Александр Сальников - Революция 2. Начало

— Господа! В ответ на отправленную нами третьего дня телеграмму Военное министерство предлагает Думе создать независимую комиссию для прояснения событий в Туркестане и Степном крае на месте. — Михаил Владимирович выдержал паузу. — Какие будут предложения?

В зале одобрительно зашумели.

Громко хлопнув пюпитром, поднялся сенатор Тевкелев.

— Как лидер мусульманской фракции, — выждав, пока гул поутихнет, сказал уфимский мурза, — считаю своим долгом выдвинуться в состав комиссии!

— Благодарю, Кутлу-Мухамет Батыргараевич — протараторил Родзянко и пробежался взглядом по залу. — Кто-нибудь еще?

Керенский кожей ощутил, как на него уставилось множество глаз. Стало душно, словно в узком купе. Кровь прихлынула к лицу. В боку кольнуло.

Времени на раздумья не было. Керенский медленно, через силу, встал с места.

— Господа депутаты! Господин председатель! — слова, царапая горло, нехотя вылетали в наступившую тишину. — Всем вам известно, как страстно я люблю Туркестанский край! Край, в котором я провел всю свою юность! Край, с которым у меня связано столько, сколько не связано ни у одного в этом зале! Могу ли я, человек, изнутри знающий и понимающий чаяния туркестанского народа, остаться в стороне?

— Конечно нет! — выкрикнул кто-то. — Это ваш святой долг!

Керенский прищурился — кричал, разумеется, Пуришкевич.

— Господа! — продолжал Александр Федорович. Голос его дрожал, но набирал силу. — Я не могу жить без народа и ради народа готов на все! Даже пойти на смерть, если придется! Я готов отправиться в эту рискованную экспедицию без промедления! Прямо из этого зала!

— Такой спешности не потребуется, — заверил Родзянко, но его фраза потонула в аплодисментах.

Керенский театральным жестом повел рукой, призывая к тишине.

— Вам также известно, господа депутаты, — Александр Федорович распахнул объятия, будто хотел заключить в них всех и каждого заседателя в этом зале, — что я имею богатый опыт не только участия в подобных инспекциях, но и руководства ими. Мой труд над материалами дела о расстреле рабочих на золотых приисках в Бодайбо получил в свое время самую высокую оценку и общественности, и коллегии адвокатов.

По залу заседаний прокатилась волна одобрительного гула. Александр Федорович подождал, пока она схлынет, и заявил:

— Господа депутаты, не буду скрывать: я горю желанием не только войти в состав комиссии, но и возглавить ее! Я стану вашими глазами и ушами на многострадальной земле Туркестана, стану орудием справедливости в руках нашей Государственной думы! Клянусь, честно и непредвзято я выполню возложенную на меня священную миссию! — В голосе Керенского зазвучали патетические ноты, он закатил глаза к стеклянному потолку. — Я вам клянусь в этом, господа!

Реприза достигла слушателей. Зал снова разразился аплодисментами.

— Еще предложения, господа? — спросил с трибуны Родзянко, едва шум поутих. Сенаторы озирались, но больше желающих отправиться в Туркестан не было. — В таком случае я предлагаю перейти к голосованию.

Возражающих не нашлось. Комиссию из двух самовыдвиженцев утвердили в полном составе.

Александру Федоровичу снова стало невыносимо душно. Показалось, что стеклянный потолок тотчас же лопнет и насмерть посечет его осколками. Он понял, что не сможет провести в Таврическом дворце ни единой лишней минуты. Даже чтобы насладиться хвалебными речами сенаторов.

Только объявили перерыв, Керенский вскочил с кресла и, едва сдерживая шаг, скользнул к задней двери. Белые колонны зала встретили его, будто шеренги жандармов в парадных мундирах. Александр Федорович затребовал у гардеробщика пальто и, на бегу одеваясь, наконец-то вырвался из-под давящего гранитом и яшмой вестибюля в вечерний Петроград.

Сырой и пахнущий тиной воздух с Невы показался на удивление сладким. Керенский надвинул на брови шляпу и помчался к воротам по брусчатой дорожке парадного дворика. Только очутившись за чугунной оградой, Александр Федорович перевел дух.

«Вот ведь угораздило! — думал Керенский, широким шагом оставляя за собой Шпалерную. — Это ж одной железной дороги только четыре с половиной тысячи верст! Да и жара там сейчас страшная, должно быть…»

Но сбивчивые мысли о погоде и тяготах предстоящего путешествия не смогли выхолостить главную, которая беспрестанно колотилась в мозгу: «Еще убьют, не приведи Господи!»

«Надо еще Оленьке как-то объяснить», — снова попытался отвлечься Александр Федорович. Убеждать присяжных и сенаторов он научился весьма недурно. А вот жену — получалось не всегда.

После Кровавого воскресенья, будучи еще помощником присяжного поверенного, он увлекся игрой в революционера. Увлекся ненадолго, но пламенно и страстно, за что в скором времени поплатился. Однажды поздним декабрьским вечером на квартиру Керенского пожаловал околоточный надзиратель. За ним вошел жандармский ротмистр и еще несколько полицейских. Когда появились понятые, Александр Федорович перестал тешиться надеждой. Обыск небольшой квартиры не отнял у жандармов много времени.

«…кожаный портфель с гектографированными заявлениями от имени организации «Вооруженное восстание» и экземпляры прокламации к интеллигенции от имени той же организации, картонная коробка с бумагой для гектографа, восемь экземпляров программы эсеровской партии, тетрадь со «стихотворениями преступного содержания» и револьвер с патронами». Обвинение зачитывало перечень найденных улик, а Керенский все еще не верил в происходящее.

С тех пор Александр Федорович сторонился оружия, но тогда заряженный револьвер тяжело лег на чашу весов правосудия. Керенский загремел в «Кресты». Только ходатайство двоюродной тетки, да ее связи среди бюрократов высокого полета позволили ему провести остаток срока в Ташкенте.

Оленьке же пришлось примерить на себя роль жены декабриста. С годовалым Олегом на руках она храбро отправилась в ссылку за мужем.

Не желая стеснять особым полицейским надзором родню, молодая семья остановилась в меблированных комнатах. Душное и жаркое лето девятьсот шестого, грязь и кишащие заразой улочки и дома навсегда остались для Ольги кошмарным видением. И вот теперь Александру Федоровичу предстояло объявить ей перед ужином, что ее любимый должен отправиться в Туркестан.

«Надеюсь, она хотя бы не прочла Фединого письма», — метнулась мысль, когда Керенский вспомнил, что оставил распечатанный конверт на столе в кабинете.

Ноги сами собой набирали темп. Очнулся он уже на Литейном, едва не угодив под запоздалый трамвай. Керенский вскочил на подножку и подставил разгоряченное лицо ветру.