Лев Жаков - Бешенство небес

Уги-Уги намазался с ног до головы, стараясь не втирать масло в тело, но лишь покрыть кожу ровным блестящим слоем. Нахака на полу села, прижавшись спиной к кровати, не понимая, что происходит. Закончив, монарх собрался было бросить пузырь под стену, но передумал и покосился в сторону наложницы. Захватить ее с собой? Да нет, зачем она нужна... хотя в крайнем случае можно швырнуть Нахаку в преследователей как палку.

Он кинул ей пузырь и велел:

– Лад, намажь себя. Но не втирай, сделай так, чтобы стать скользкой. И не одевайся. Поняла?

Не дожидаясь ответа, шагнул к двери и прислушался, затем чуть приоткрыл ее, выглянул в коридор. Возле неподвижных тел охранников лежали пуу. Уги-Уги не стал брать их, он не умел пользоваться топориками, к тому же слегка боялся этого оружия – слишком уж острое. Кряхтя, он присел над трупами двух убийц. Взял нож, пару пистолетов вместе с кобурой и ремнями, затем вернулся к постели. Нахака, стоя на коленях, намазывала маслом грудь и живот медленными круговыми движениями. Нагнувшись, толстяк несильно стукнул ее кулаком по голове и прошипел в испуганное личико:

– Поспеши, дочь курицы!

Ее движения стали быстрее, и монарх кивнул. Он до сих пор не знал, какие чувства испытывает к нему девушка, но полагал, что это – рабская любовь, слепое обожание. Она иногда плакала от боли или обиды, но относилась к издевательствам как к должному, будто покорная собака, которая подчиняется хозяину и принимает любое наказание, даже когда не понимает, за что ее наказывают; никогда не пыталась возражать, возмущаться, спорить, дерзить. Наверное, и вправду считала своего повелителя богом, воплотившимся в человеческом теле, одним из могущественных обитателей Канона... впрочем, подумал Уги-Уги, девка вряд ли слышала что-либо о Каноне.

Он вновь заглянул в ларец. Помимо пузыря с маслом там был гношиль – много гношиля. Уги-Уги решил было в последний раз помазать десны и даже протянул к ларцу руку, но передумал. Наркотик станет мутить рассудок, и убежать будет труднее. Положив оружие на кровать, он высвободил пояс из пряжки, добившись максимальной длины, кое-как опоясался, развесил пистолеты с ножами, обул легкие туфли и вновь направился к двери. Нахака выпрямилась во весь рост, все ее тело поблескивало.

Приоткрыв дверь, Уги-Уги высунулся.

И услышал тихий звук шагов, доносящийся с лестницы в дальнем конце коридора.

Он рванулся назад, толкая Нахаку перед собой, обогнул кровать и распахнул оконные ставни.

– Лезь! – скомандовал Уги-Уги.

Двор был пуст. В трех локтях под окном тянулся деревянный навес. Монарх знал, что находится внизу: земляная площадка перед задней дверью кухни, узкая лавочка, где часто сидели отдыхающие от дел слуги, две жерди, поддерживающие навес по углам...

Нахака глядела на него.

– Слазь, не то убью сейчас!

Она полезла. Когда девушка обоими коленями стала на подоконник, Уги-Уги ладонью подпихнул ее под блестящие от масла ягодицы, и она с тихим вскриком свалилась вниз. Навес дрогнул, но выдержал. Из щелей между досками взлетела пыль.

– Лад, дальше иди. Быстро!

Нахака теперь совершенно ничего не понимала, мир смешался в невообразимый калейдоскоп невероятных, необъяснимых событий. Раньше такого не случалось никогда: хозяин часто издевался над ней, мучил и бил, дважды душил ее почти до смерти, но он всегда был повелителем всего происходящего, владыкой всех людей, всех событий, владыкой мира – или, по крайней мере, окружающего Нахаку мирка. Упав на доски, услышав гневный окрик сзади и с трудом поднявшись, девушка вдруг осознала: что-то угрожает хозяину! Он перепуган! Впервые с того дня, как отец, король крошечного островка на юге Суладара и вождь двух десятков туземцев, продал Нахаку монарху, она видела его испуганным!

Оглянувшись на Уги-Уги полными слез глазами, Нахака медленно побрела по скрипящим доскам, чувствуя, как щепки и мелкие сучки впиваются в стопы. Смазанная прозрачным маслом кожа поблескивала под лучами светила, легкий ветерок холодил ее, световые блики переливались на груди и бедрах. Позади, удостоверившись, что доски держат, Уги-Уги тяжело полез в окно. Он сделал два шага, и навес провалился.

Онолонки, дремлющий на лавке внизу, заорал дурным голосом: туземцу показалось, что рухнуло небо. Сжимая свои топоры, он выбрался из-под обломков, увидел наложницу хозяина, всю облепленную щепками, а после – самого хозяина, который как раз поднимался посреди кучи переломанного дерева. К вымазанной маслом коже пристали щепки, сучки и солома.

– Напали на нас! – рявкнул ему Уги-Уги, шагая по развороченному навесу. – Один ты здесь? Другие где?

Охранник лишь хлопал глазами, пялясь на повелителя. Потом взгляд его метнулся вверх; толстяк обернулся: в окне, из которого они с Нахакой только что выбрались, возникли два лица. Первое принадлежало Брому Бому, второе – Лену Алоа.

– Убей его! – заорал Уги-Уги и побежал вперед, на ходу схватив пытающуюся подняться Нахаку за волосы.

Онолонки уже пришел в себя. Хозяин не уточнил, кого именно из этих двоих надо убить, и туземец, метнув пуу в Лен Алоа, бросился следом за Уги-Уги.

Сзади послышался крик, на ходу толстяк оглянулся, увидел, что в окне теперь маячит лишь голова Брома Бома, а из-за угла дома показалось несколько желтоглазых метисов. Монарх поставил Нахаку на ноги, отпустив ее волосы, побежал дальше.

Не зная, следуют ли наложница и охранник за ним, он промчался мимо ряда высоких кустов, повернул, брюхом вломился в хлипкую калитку, сметя ее, понесся вдоль залитой солнцем улицы поселка. Телеса его сотрясались, ходили волнами, пухлые ступни молотили дорожную пыль, дыхание с хрипом вырывалось из разинутого рта – уже много лет монарху не доводилось бегать.

Он заметил свою охрану – трупы лежали в ряд на краю улицы, из груди каждого вертикально торчал толстый кол. Бром Бом с Лен Алоа подошли к вопросу основательно и все заранее продумали; подручных Бога, скорее всего, объявили демонами.

На пути возникли четверо, вооруженные копьями и ножами, да еще и с факелами в руках. Выхватив из кобуры пистолет, монарх выстрелил в лицо одного, затем сжался, пригнул голову, с сиплым ревом устремился дальше.

Уги-Уги не видел, как из-за его спины прилетел топорик и прорубил плечо другого метиса. По скользкой от масла груди чиркнули чьи-то ногти, кто-то безуспешно попытался ухватить его за плечи, факельный огонь опалил волосы... и монарх вырвался на свободу.

Сзади раздался звук удара, крик, потом стон и еще один крик, но толстяк не стал оборачиваться.

Он остановился лишь перед высокой оградой провала, раскрытыми воротами и дощатым настилом, на конце которого была корзина с веревкой. Повернувшись, Уги-Уги увидел Нахаку и онолонки – они тоже прорвались. Плечо девушки украсили глубокие царапины, охранник был ранен в левую руку, кровь текла по лицу. Сзади спешили люди с копьями и факелами, среди них выделялась длинная фигура Брома Бома, облаченного, как обычно, в белое покрывало с алой каемкой, обнажающее одно плечо. Монарх поворотился влево, вправо. Головы обитателей поселка мелькали со всех сторон, за изгородями и кустами. Бром Бом потряс копьем и прокричал что-то. Уги-Уги попятился. Темно-синее заплывшее лицо его, усеянное капельками пота, почернело от прилившей к голове крови. Подбежавшие наложница с охранником глядели на хозяина. Отвернувшись от них, он сделал шаг к настилу, и тут прилетевший откуда-то камень угодил монарху в затылок.