Майкл Суэнвик - Дочь железного дракона

— Вон до того еще отлично можешь дотянуться. — Она ткнула пальцем.

У Джейн ныли пальцы. Силы оставляли ее. В глазах мутилось, так пристально вглядывалась она в край крыши. Но когда она закрыла глаза, в голове все поплыло, и пришлось их поскорее открыть, чтобы не потерять равновесия.

Изо всех сил она потянулась рукой к гнезду. Нет, не достать!

— Холстина… — начала она дрожащим голосом.

— Яйца!

Оставалось только одно. Джейн еще дальше высунулась из окна, бедрами опираясь о край фрамуги. Она так вытянулась, что слышала хруст собственных суставов..

Снова ее рука скользнула в гнездо, в нежный и теплый пух. Изогнув ладонь, она вытащила яйца.

Но жабы к этому времени осмелели. Издавая угрожающие каркающе-квакающие звуки, они начали наскакивать на нее. Одна метнулась ей прямо в лицо и, когда Джейн, защищаясь, подняла локоть, ткнулась в плечо тяжелым скользким комком. Джейн едва не стошнило.

— Держите мне ноги, — прошептала она, не уверенная, что ее слышат, но не имея сил говорить громче, и снова выпрямилась.

Вот она уже у окна. Задыхаясь, она вцепилась в переплет.

Довольно долго Джейн была не в силах пошевелиться. Немного придя в себя, она дрожащей рукой приоткрыла мешок и отправила туда последнюю порцию яиц. Блеснуло что-то красное. Она двумя пальцами выудила предмет из мешка.

Это был рубин.

Он имел форму шестигранной призмы с посеребренными основаниями, величиной с сустав большого пальца. Промышленный кристалл — такими пользовались в оккультных информационных системах для хранения и обработки данных. Этот камешек, величиной с карандашный огрызок, стоил, должно быть, подороже самой Джейн.

Нести его вниз было нельзя. В Холстине разыграется жадность, и она снова отправит Джейн за окно, на поиски. Джейн вернула бы камень в гнездо, но ни сил, ни смелости, чтобы тянуться снова, больше не оставалось. А брось она камень вниз, там бы его наверняка подобрали, и Холстина сразу бы догадалась, в чем дело.

Край окна весь был облеплен белыми кучками жабьего помета. Джейн сунула камень в одну из кучек и произнесла:

— Спускайте меня, вот ваши яйца.

Она еще не успела сползти с оконного проема и рухнуть на скамью, а Холстина уже вырвала у нее мешок.

— Умница Джейни, Джейнушка, — тянула она противным голосом, жадно запуская руку в мешок и вываливая Колючке в неторопливо протянутую ладонь пригоршню липкой желеобразной массы. Себе в пасть она тоже сунула хорошую порцию и, восторженно закатив глаза, позволила ей провалиться внутрь. Потом пихнула в рот еще.

Зубчатые колесики валялись повсюду. С усталым вздохом Джейн поставила на место перевернутую коробку и принялась их собирать.

— Холстина! — не сразу проговорила она. — За что ты меня ненавидишь?

Холстина криво улыбнулась с набитым ртом. Колючка широко разинула рот — внутри было желто. Осколки скорлупы прилипли к ее губам.

— Хочешь немножко? В конце концов, ты ж их достала.

На глаза Джейн набежали слезы.

— Я тебе ничего плохого не сделала. Почему ты такая злая?

Колючка снова набила рот. Холстина проглотила последнее, потом вывернула мешок и стала его вылизывать.

— Говорят, ты будешь у Блюгга курьером, — сказала она.

— Выскочка! — прошипела Колючка. — Подлиза — вот ты кто!

— Я не подлиза!

— А ты хоть знаешь, что он с тобой будет делать? — Холстина сунула руку Колючке под юбку, и та, закатив глаза, изобразила блаженство. — Будешь его подстилкой.

Джейн затрясла головой:

— Как это? Я не понимаю!

— Не понимаешь? Будет совать свой трулюлю в твою труляля.

— Что ты болтаешь? Это все чушь какая-то!

Глаза Холстины зажглись темно-красным, как два граната.

— Ты, святая невинность! Будто бы я не слышу, как ты по ночам вылезаешь из койки и ползаешь за стенку! Ясно зачем — чтобы прочистить пальчиком свою мышью нору!

— Это неправда!

— Ах, извините! Конечно, наша человечья мамзель этим не занимается. Она у нас такая важная, такая гордая! Вот подожди, Блюгг тебе покажет, что к чему, тогда и воображай.

Колючка принялась плясать вокруг Джейн, задирая выше головы юбку и вихляя тощим задом.

— Мышка в норку, мышка в норку! — запела она.

— Ты одно только запомни, чистюля! — Холстина сгребла Джейн за воротник и больно, рывком, поставила на ноги. — Командую здесь я. Курьер ты там или не курьер, ляжешь под него или нет, но меня ты будешь слушаться. Ясно тебе?

— Да, Холстина, — беспомощно пробормотала Джейн.

— Он и в рот захочет. — Колючка глупо ухмыльнулась.

Прошла целая неделя, пока Крутой не начал понемногу приходить в себя. Часто его одолевала слабость, и он лежал неподвижно, с трудом дыша. Иногда он плакал. Потом снова начинал бредить.

— Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей, — говорил он. — Лаки Страйк — настоящая Америка!

Каждую ночь, дождавшись, когда остальные заснут, Джейн залезала в тайник в стене и приникала к гримуару. Она зачитывалась, пока не впадала в транс, смесь усталости со счастливым забытьем, и тогда в глубине черепа раздавался голос дракона. Дракон говорил ей, что они оба пленники, что их жребии связаны, что они обретут свободу вместе, когда улетят отсюда. Он описывал бесконечные горные цепи, ледяные озера, южные архипелаги, извивающиеся как ящерицы, и орлиные гнезда, укрытые высоко в горах под осенними звездами. Она жадно слушала его речи, засиживаясь в тайнике до последнего момента, с риском задремать и пропустить побудку и утреннюю перекличку. Она не знала, настоящий ли дракон говорит с ней или ей мерещится, да и не хотела знать.

Она плыла по течению и не могла ничего изменить. За ночь она умудрялась совершенно забыть о Крутом и вздрагивала каждый раз, когда, вылезая из тайника, упиралась взглядом в его распростертое на постели тело. Бессильный, покрытый потом, он казался чужим, как насекомое, застигнутое посредине метаморфозы. Пропитанные гноем бинты слабо светились, будто гнилушки, и от него странно пахло.

Тогда ее захлестывала вина. Она понимала, что ее место рядом с ним, что она должна утирать ему пот, менять повязки, делать все, чтобы облегчить его страдания. Но он вызывал у нее отвращение, как гнусные черти из столярки, о которых говорили, что они людоеды и пожиратели испражнений. Она не могла заставить себя подойти к нему.

Однажды вечером дети, вернувшись в спальню, обнаружили, что Крутой в сознании и ждет их, полусидя в постели и опираясь о подушку. При виде их он сделал слабую гримасу, думая, наверное, что улыбается.

— Как, уже и назад? А в мое время мы работали до упора. Ну и молодежь нынче пошла.