Дмитрий Емец - Свиток желаний

Последнее время он так привык хамить комиссионерам, что теперь непросто было отвыкнуть. Нахамил и разом почувствовал, как вспотел от собственной храбрости. Зачехленная коса, стоявшая в углу, нехорошо звякнула. Ее тень, падавшая на стену, загадочно раздробившись, сложилась в слова:

«Mors sola fatetur, quantula sint hominum corpuscula».[1]

Однако либо Аида Плаховна была в хорошем настроении, либо решила на этот раз спустить.

– И, милый, не пойму, о чем толкуешь. На зонт какой-то тебя беру… Нам зонтов чужих не надо. Мы люди трудовые, косари мы… Нам, окромя эйдосов, ничего чужого не положено… Не химики, не плотники, могилы мы работники! Так-то, брульянтовый мой, ямочка ты моя незакопанная!

Тем временем Улита достала большую шоколадку, подсунутую кем-то из предприимчивых суккубов, и зашелестела фольгой. Мефодия она по обычной своей невнимательности не угостила, а Мамзелькина, кроме медовухи, ничем не злоупотребляла.

– Я вот о чем вчера подумала… – сказала Улита шоколадным ртом. – О тебе подумала! Странная у тебя фамилия для повелителя мрака. Буслаев! Подозрительная она какая-то в наше сложное время. То есть я понимаю, конечно, Васька Буслаев, новгородский богатырь, оглоблей размахивал, то да се… Вроде благонадежно все… Да только для руководителя все равно не то. Лучше б ты был Петров или Смирнов.

Мамзелькина с ней не согласилась:

– Не-а, родная, не ври напрасно. Не надо ему Смирновым быть. Смирновых в розыске много. Ужо я-то знаю. А ежели и инициалы совпадают – тут совсем беда. Притаскиваю как-то одного в Тартар, ан оказывается: однофамилец! «Обозналась, говорят мне, старая! Ты кого хватаешь?» А чего обозналась-то? Вот заявочка: Смирнов П.А., 1964 года? Вот вам: Смирнов П.А., 1964 года! Получите груз! – сказала Аида Плаховна и потерла ручки.

– И что, обратно отнесла? – спросил Мефодий.

Улита рассмеялась, покосившись на смутившуюся старуху, которая от неожиданности даже ковшик с медовухой уронила.

– И, милбй, кто ж из Тартара-то добро обратно носит? У нас же не госконтора, чтоб человечки туды-сюды бегали. Ужо принес – так ложь куды положится и за другим грузом ташшись. Ладно, сладкие мои, засиделась я с вами чегой-то… Народец у меня на белом свете зажился! – торопливо зашамкала Аида Плаховна.

Видно, избегая скользкой темы, она сняла с плеча грязный рюкзак и вывалила на стол Улите целую кипу засаленных пергаментов.

Ведьма поморщилась, когда пергаменты раскатились по столу. Многие из них были в бурых высохших пятнах, другие покрывала свежая слизь.

– Вот тута, гробики мои осиновые, накладные на самоубийц, а тута те, кто эйдосы при жизни заложил, значить, да со сроками маленько просчитался… А атеистов, кощунов и прочих умствующих я, того… как договаривались с Лигулом, отдельной фактуркой… Разберетесь, миляги? А не разберетесь, так туточки полный перечень. Могилка в могилку!.. – зачастила Мамзелькина.

Проверяя, не осталось ли чего в рюкзаке, Аида Плаховна решительно встряхнула его. На стол выпал зацепившийся пергамент.

– А это кто? – спросила Улита.

– А это ишь… самоубийца одна. Наглоталась, бедняга, снотворного. Попугать мужика своего вздумала. Два раза глотала – откачивали. Проглотила в третий, а тут мужик ее на работе возьми и задержись… Диск с игрой ему ктой-то принес! Как бы уж и не наши из канцелярии все это состыковали, – охотно пояснила Мамзелькина. – Осторожно с пергаментом, Улитушка, березка моя недопиленная! Туточки внизу эйдос подклеен, не затерялся бы. Потрудись-ка расписочку в получении! Эйдосы без расписки сдавать себе дороже. Потом не отчитаишси!

Улита неохотно написала расписку, вытащила из ящика штемпельную подушку и с омерзением стала шлепать, где надо, печати. Едва она закончила, как на экземпляре Мамзелькиной проступили кровавые буквы.

Сдано: Мамзелькина А.П.

старший менагер некроотдела

Принято: ведьма Улита,

русский отдел Канцелярии мрака

секретарь-лаборант

Свидетель: Буслаев М.И.

ученик мрака

Мамзелькина еще не дочитала пергамент, когда буквы вдруг стали молочными и та часть записи, которая касалась «свидетеля Буслаева М.И.», испарилась.

Мефодий изумленно заморгал. Старуха сурово погрозила ему:

– Ой, знаю я, чьи это проделки! Это все эйдос твой непроданный буянит! Ничего, свидетеля-то я так, для кучи приплела. И без него сойдет, – проворчала старуха.

Аида Плаховна небрежно убрала расписку в рюкзак и, пошатываясь, взяла косу.

– Пошла я, ребятушки, покошу маненько. Уж и ноженьки не ходят, а ручки все трудятся. А ну как я совсем слягу – как же люди на земле умирать-то будут, сердечные? Бывай, Улитушка, бывай, сиротинушка!.. За Ареем-то присмотри, непросто ему. Страдает Арей, уж я-то чую. А все она, память проклятая!.. И ты, Мефа, здоров бывай! Тута, ведаю, в скорости такая каша заварится, что невесть как и расхлебаешь!

– Какая каша? – спросил Мефодий.

– И-и-и, милый, сразу видать – зеленый ты ишшо! Кто ж у смерти-то про будущее спрашивает!.. Коли я тебе отвечу, так мне ж тебя и чикнуть придется! Так что, интересуешься?

Мамзелькина взглянула на Мефа так остро, что тот даже попятился. В маленьких глазках Аиды Плаховны полыхала жаркая и пустая бездна.

– Нет, не надо! – поспешно сказал он.

– Ну как хочешь! Вольному воля, спасенному рай!.. Прощевай, ясноглазенький, да за эйдосом своим знай приглядывай. Эйдос-то, может, у тебя и не лучше прочих. Много я их переносила, каждому цену знаю… Да уж больно большие силы за ним, за эйдосом твоим, стоят, стоят… Туточки как в казино: порой семерка с восьмеркой так сцепятся, что туз и не суйся! Ясно тебе?

– Ясно.

Старуха ухмыльнулась.

– Люблю понятливых. Ты ведь понятливый?

– Да.

– Вот и славно. И за Дафной-то своей присматривай! Уж больно шустрая девка – как бы чего не вышло. Из-за нее не вышло. И… с ней не вышло… Понял меня?

В словах старухи Мефодию почудился намек – очень ясный намек. Но насколько к ближайшему будущему относилось ее пророчество – этого он не ведал. Чувствовалось Буслаеву, что здесь не так все просто. Ох, как непросто!

Аида Плаховна вышла, волоча ноги. Снаружи донесся ее сухой, деловитый кашель, и почти сразу где-то на соседней улице истошно завыла сирена реанимации. Были ли связаны эти события, Мефодий не знал. Хотя не удивился бы, узнав, что старуха начала свою работу, еще находясь здесь. Настоящие профи некроотдела не отрываются от производства ни на миг. Их коса взмывает и падает по десять раз за минуту.

После ухода трудолюбивой старушки Мефодий и Улита остались в приемной вдвоем. Улита, на которую свалилась куча пергаментов Мамзелькиной, требующих сортировки, снова была не в духе. После суккубов и комиссионеров она, по ее собственному выражению, долго восстанавливала в душе кислотно-щелочной баланс. К тому же вечером ей предстояло очередное свидание и требовалось наскрести на стенках и собрать в кучку хоть немного хороших эмоций.