Оксана Панкеева - О пользе проклятий
Амарго затянулся, хитро прищурился и сообщил:
— Кантора. — И довольно улыбнулся при виде резко вытянувшегося лица собеседника. — А больше некого. Ты же сам просил стрелка. Чем тебя Кантор не устраивает?
— У тебя что, для него другой работы нет? Такого специалиста в охрану — это все равно, что колоть орехи магическим кристаллом.
— Нет, — качнул головой Амарго. — Дело в том, что Кантор… Я его перевожу на другую работу. В полевой отряд жалко, это действительно будет, как ты сказал, орехи кристаллом, пусть побудет в охране. Тем более, он языки знает.
— Переводишь? А почему? Он в чем-то провинился или… сорвался?
— Можно сказать, почти сорвался.
— Почти — это как?
— Это так, что если человек перестал владеть собой в обычной обстановке, то рано или поздно он сорвется и на работе. Кантор неглупый парень, и сам это чувствует. Поэтому он пришел ко мне, рассказал все, как есть и попросил перевести его в полевой отряд. Убийца, у которого не в порядке нервы, это не убийца, а смертник.
— Нервы? А когда они у него были в порядке? И в чем это выражается? Он хоть на наркотики не присел?
— Я не замечал. А проблемы у него начались после той памятной охоты на ведьму. Что-то там произошло, о чем они с Саэтой умолчали. Хотел бы я знать, что именно, но Кантор же не скажет, а у Саэты теперь не спросишь…
— А что с ней случилось? Я как-то видел Гаэтано, и почувствовал, что он прямо сам не свой, что-то у него стряслось, горе какое-то, но спросить постеснялся. Ты же знаешь Гаэтано, он и так меня не любит, а если я ему начну в душу лезть…
— Что случилось… То же, что со всеми рано или поздно случается. То ли где-то ошиблась, то ли разведка подвела, но наткнулась на охрану. Первым же выстрелом — наповал. Ты бы видел, что творилось с Кантором, когда он узнал! Ребята перепугались до такой степени, что не рискнули сами к нему подходить и позвали меня.
— А что именно с ним творилось? — осторожно поинтересовался предводитель. — И почему я не знаю? Где я был?
— Ты… — лицо товарища Амарго приобрело выражение беспредельной досады с некоторым оттенком брезгливости. — Как раз в это время в этой самой комнате, наевшись фанги в количестве, достаточном чтобы нормальному человеку отравиться насмерть, ловил фиолетовых гоблинов при помощи огненных дорожек. Вы с Кантором точно не братья? Почему у вас всяческие безобразия происходят одновременно, и мне приходится между вами разрываться?
— Да демоны с ними, с фиолетовыми гоблинами! — отмахнулся позитивно мыслящий товарищ. — Зато я все-таки научился делать огненные дорожки!
— Путем передозировки наркотиков, — ядовито добавил наставник, — в полностью деревянном помещении. Самое время и место баловаться с огнем! Потом вся твоя охрана носилась с ведрами…
— Амарго, ну не начинай все сначала! — жалобно задрал брови предводитель. — Мы про Кантора начали. Что делал я уже выяснили, а он чего такого натворил?
— Ты когда-нибудь видел, чтобы Кантор плакал?
— Да ты что? — огромные темные глаза товарища Пассионарио загорелись нездоровым интересом, граничащим с восторгом. — В самом деле? Каменное сердце нашего дорогого Кантора дрогнуло, и из этого комка холодной злости удалось выдавить слезу?
— Ты еще балладу напиши! — в сердцах плюнул Амарго. — Романтик ты наш поэтичный! Сердце, видите ли, дрогнуло! Дрогнула вся хижина, и не один раз, и хорошо, что вовсе не рухнула, потому как Кантор приложил к этому все усилия! Слезу выдавить! Да он устроил форменную истерику с битьем головой о стену и криками, что это он во всем виноват!
— Он был трезв? — уточнил вождь.
— Абсолютно. Да будь он даже пьян в стельку, он так себя никогда не вел. В чем он виноват, он так и смог объяснить толком. Я всерьез боялся, что он опять рехнется, но вроде обошлось. Пришлось ему, правда, успокоительного вкатить, а то он ни говорить толком не мог, ни слушать. Проспался, пришел в себя, вроде все нормально, но после того стал как-то странно себя вести…
— Странно? По-твоему, до сих пор он вел себя нормально? Амарго, он же все эти годы…
— Что б ты в этом понимал!
— Как раз я в этом понимаю, и получше чем ты! Ты бы в него хоть раз заглянул, как я, так тебе бы обычная видимая истерика тоже показалась переменой к лучшему!
— Я не умею заглядывать, — устало вздохнул Амарго. — Будем считать, что я тебе поверил, хотя специалист из тебя, мягко говоря, посредственный. Но это же еще не все. Пару дней он пошатался в тоске и в печали по хижине, а потом явился ко мне сдаваться. Что-то сломалось, говорит, что-то не так, чувствую, а словами сказать не получается. В общем, не подумайте чего дурного, но переведите в полевой отряд, потому как работать больше не смогу. В полевой отряд я его не отпустил, там таким тоже не место, пусть пока в охране побудет, а там посмотрим. Может, придет в себя немного. А нет — так я ему найду работу.
— Он даже тебе ничего не рассказал?
— Почему «даже»? Он мне просто не рассказал. Ты что, думаешь я у него вместо жилетки для слез? Он ко мне приходит, только когда ему нужен совет. А плакаться он ни к кому не ходит. Даже к священнику.
— Он что, такой рьяный атеист или так не любит плакаться?
— Он просто узнал по голосу, кто у нас священник, и поэтому к нему не ходит. Одно дело изливать душу какому-то абстрактному священнику, и совсем другое — своему товарищу по группе, которому потом придется смотреть в глаза. Так что, никто ничего не знает. И ты не узнаешь, потому что он себе где-то за границей приобрел экранирующий амулет.
— Он вообще слишком замкнутый какой-то стал, — сказал товарищ Пассионарио, доставая сигарету и прикуривая все тем же способом. — Я его мало видел с тех пор, как познакомился… заново, но у меня сложилось именно такое впечатление. Замкнутый, холодный… и опасный. Как пистолет.
— Ну, ты и вправду поэт! — усмехнулся Амарго. — Осталось только сесть и балладу написать — «Товарищ Кантор — человек-пистолет». Ты у нас любитель революционные стихи сочинять. Ты, помнится, и его собирался к этому полезному делу пристроить.
— Так ведь я хотел, как лучше. Я ведь знал его другим… Если честно, я не подозревал, что он таким станет. Когда он отказался работать в пропаганде, а попросился в боевики, я думал это у него временное следствие тяжелого потрясения. Чего-чего, а злым он никогда не был…
— А я знал, что он не станет работать в пропаганде. Правда, я надеялся, что он просто пошлет нас куда подальше и уйдет в неизвестном направлении, а что он попросится в боевики, я тоже не ожидал… Ну что ж, я пошел, сообщу Кантору, что для него есть работа, и пусть приступает?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});