Мерлин - Стивен Рэй Лоухед
Блез замолк. Я сидел, обхватив руками колени, вслушиваясь в те же лесные шумы, что тогда отец: крики скворцов, зябликов и соек, шуршание прошлогодней травы и шепот листьев, скрип качающихся ветвей.
— Когда они вернулись, я возился с котелком, — заговорил наконец Блез. — Талиесин был притихший, шел, как во сне. Да и говорил странно — как будто, произнося слова, он заново творит звуки. Помню, со мной было так же, когда я первый раз вкусил Семена Мудрости. Но в этом, как и во всем другом, Талиесин превзошел нас всех.
Хафган испугался, решив, что Талиесин мертв, потому что тот лежал без движения. Кормах корил себя за то, что слишком много требовал от ребенка. — Он осекся и как-то странно взглянул на меня.
— Чего же он хотел от Талиесина? — спросил я, заранее зная ответ.
— Чтобы тот прошел по тропкам Иного Мира.
— То есть заглянул в будущее?
И вновь тот же оценивающий взгляд, затем медленный кивок.
— Они думали, он сможет увидеть нечто, скрытое от них.
— Он искал меня.
На этот раз Блез не отвел взгляда.
— Да, Мирддин Бах. Мы все тебя искали.
И вновь нас обступила лесная тишь. Мы сидели, молча глядя друг на друга. Блез ждал указаний для того, что собирался сделать, и я его не торопил — пусть будет, как он решит. Не знаю, сколько мы просидели, но наконец он сунул руку в суму на поясе и вытащил три обжаренных орешка.
— Вот они, Мирддин, если хочешь.
Я взглянул на орехи и уже собирался протянуть руку, но что-то меня, остановило. Это была мысль: “Погоди, время видений еще не пришло”.
— Спасибо, Блез, — сказал я. — Знаю, ты не предложил бы их мне, если б считал, что я не готов. Однако это не для меня.
Он кивнул и спрятал орешки в суму.
— Только не из любопытства, — сказал он. — Без сомнения, ты рассудил мудро. Хвалю. — Он встал. — Вернемся в каер?
В ту ночь мы спали в разрушенном каере. Перед самым рассветом пошел дождь, мягко застучали капли слезы с низкого, скорбного неба. Мы оседлали коней и двинулись вверх по реке Диви к священной роще на Гарт Греггин, где собирались на несколько дней оставить Хафгана с братьями-друидами.
По дороге мы проехали лососевую заводь Гвиддно, вернее, то, что от нее осталось, поскольку сети давным-давно унесло течением. Впрочем, несколько черных шестов еще торчали из воды. Мы помедлили, глядя на место, где в некотором смысле для всех нас началась жизнь.
Все молчали, почти как в священном храме: из этой заводи вытащили завернутого в тюлений мех младенца Талиесина. Здесь было мелко, и мы переехали реку вброд. Пока пони ступал по воде, я не мог не думать о далеком дне, когда ничего не ведавший Эльфин, мечтая о лососях и везенье, вместо рыбы выудил из воды дитя.
Мы переехали Диви и двинулись через холмы в более древний, более дикий край.
Глава 4
В священной роще мы простояли лагерем два дня, на третий пришли друиды.
Я воображал, что они просто возникнут, как во время оно существа из Иного Мира, хотя прекрасно понимал, что такого не может быть. Дружинники ждали в ложбине неподалеку и были рады-радехоньки, что не надо взбираться на холм: как большинство людей, они сторонились друидских сборищ.
Занятно. Держать при дворе барда — почетно, король, у которого есть свой певец, внушает соседям зависть. Искусство игры на арфе ценится выше воинского и кузнечного; праздник — не праздник без песни друида, а зимы — томительны и нескончаемы без барда, который скрасил бы их сказками.
Однако стоит трем друидам собраться в роще, как люди начинают перешептываться и складывать пальцы от зла — будто бард, который украшает собой веселье, помогает скоротать суровую зиму и возводит на трон избранного короля, сойдясь с братьями, становится кем-то страшным.
Однако, как я сказал, людские сердца помнят то, что давно позабыл разум. Немудрено, что они трепещут при виде друидов в роще, вспоминая обагренный в крови золотой серп — жертвоприношение Цернунну, Владыке Леса или Матери-богине. Страх, скажу я вам, помнится долго, даже если бояться уже нечего.
Утром третьего дня Хафган, поев, встал, поглядел на священную рощу и обратился к Харите со словами:
— Госпожа, идемте со мной.
Я вытаращил глаза. В другое время Блез, вероятно, усомнился бы в разумности такого приглашения, но было понятно, что сегодня — особенный день. Он смолчал, и мы четверо начали подъем по крутому склону.
То была старинная дубрава, в которой изредка встречались ясень, каштан, остролист. Каштаны и дубы явно превосходили возрастом остальные деревья — к приходу римлян они уже были кряжистыми, крепко стоящими молодцами. Говорят, их насадил Матонви, первый бард на Острове Могущественных.
Раскидистая, темная, пронизанная ощущением неразрешимой загадки, идущим от корявых ветвей, жилистых стволов и даже самой почвы, священная роща друидов казалась отдельным замкнутым миром.
Посреди рощи был огорожен камнями небольшой круг. Едва вступив в него, я ощутил древнюю силу, невидимой рекой струящуюся вкруг вершины холма. Я чуть не задохнулся, очутившись в круговерти сил. Безжалостная волна незримой реки подхватила меня и чуть не смыла совсем. С великим трудом я сопротивлялся ее напору. По коже бежали мурашки.
Остальные то ли ничего не чувствовали, то ли не подавали виду. Разумеется, из-за этого сгущения сил холм когда-то и нарекли священным. Но меня по-прежнему удивляло, что Хафган и Блез вроде бы даже не замечают бушующего потока.
Хафган сел посредине круга на каменную плиту, поставленную на две плиты поменьше, и стал ждать, пока все соберутся. Блез нацарапал на земле какие-то значки и воткнул над ними палку. Тень от нее не успела доползти до следующего значка, как появились первые друиды. Они приветствовали Хафгана и Блеза и принялись обмениваться новостями, вежливо, но холодно поглядывая на нас с матерью.
К полудню собрались все. Хафган трижды ударил рябиновым посохом о центральный камень, возвещая начало совета. Барды, числом тридцать, вошли вместе с ним в круг, филиды и оваты принялись обносить старших чашами
