Сказки Освии. Два брата (СИ) - Бондарь Татьяна Николаевна

Никто из братьев не спал, все сидели вокруг Дэвида и старались его успокоить. Моего появления не ждали, поэтому при звуке открывающейся двери все дернулись к постелям и притворились спящими, даже Дэвид затих. Поняв, что это не их мать, они удивленно уставились на меня.

— Я вам еды принесла, мальчики, — сказала я вместо приветствия.

Вряд ли их могло порадовать что-то больше. Дэвиду я первому щедро насыпала сухарей в подставленные ладони, ему досталось большая их часть. Остальные поровну разделила между братьями. Дэвид ел, лежа на животе, слезы все еще катились по его лицу, но он начинал успокаиваться, уж это я умела чувствовать лучше других еще с детства. Пока они ели, я открыла окно, впуская свежий воздух, смочила водой полотенце и сделала компресс. Дэвид попробовал протестовать, вспыхнув от стыда, но облегчение и простая человеческая забота успокоили его.

— Не унывай, братишка, — ободряюще сказала я. — Нас знаешь как в приюте пороли? Не переставая! У няньки даже рука болеть начинала к вечеру. Но все всегда заживало. А тот, кто бьет детей, рано или поздно попадет на суд к Хранительнице. Ты же знаешь про это?

Он не знал. Остальные братья тоже выглядели удивленно. Обычно легенду про Хранительницу Весов рассказывали детям чуть ли не с рождения, и для этого не нужна была парчовая книга с алыми страницами.

— Кому же вы тогда молитесь перед едой? — недоумевала я. — Ладно, если ваша матушка никогда не рассказывала, тогда расскажу я.

Все в комнате стали хрустеть сухарями потише, даже самым старшим было интересно послушать, будто они в жизни сказок не слышали. Я стала рассказывать, напомнив сама себе Альберта, поучительно мурлычущего про золотую рыбку.

Давным-давно за небесным полем, усеянным звездами, росло волшебное Древо жизни. Цветы с его веток разлетались по бесконечной пустоте и распускались многоцветными огнями, раскрашивая скучное полотно бескрайней темноты яркими узорами. Так длилось целую вечность, но даже вечности приходит конец. Каменеющие в звездной пыли корни уже больше не питали Древо, как прежде, оно медленно умирало. В своем смирении перед неизбежным, Древо сумело дать жизнь последнему цветку. Он был самым красивым из всех, что когда-либо распускались, и Древу понадобилось много мудрости и любви, чтобы дать ему свободу. Бездумный ветер подхватил последний цветок, и, не способный понять его ценность, понес прямо к молодому пламенному богу Солнце. Бог Солнце был горячим и безжалостным, он выжигал все, до чего дотягивались его лучи, но красота цветка тронула его сердце. Он пожалел беспомощный и невообразимо нежный цветок, подхватил его легким дуновением и опустил на землю, пустующую под ним. С замиранием сердца бог Солнце смотрел, как цветок пускает корни и прорастает новым деревом. Впервые он даровал, а не отнял жизнь. Дерево росло, его ветки поднялись выше неба, дотянулись до Солнца и коснулись его в поцелуе. В этом порыве любви и благодарности дерево исчезло, превратившись в Великую Мать Хранительницу. Горячее сердце Солнца всегда было готово к любви и ненависти, Мать Хранительница повернула его к любви.

Днем они бесконечно любовались друг другом, а по ночам, когда Солнце скрывалось, чтобы не тосковать, Хранительница создавала сначала такие же деревья, как и то, из которого вышла сама, затем травы и цветы, а следом животных и птиц. Восхищенная сделанным, Хранительница заплакала от счастья, и там, где ее слезы коснулись земли, появились люди. Они были не такими, как все другое, что она создала. Они были одинаковые, и в то же время разные. Они завидовали, ссорились, предавали, убивали друг друга, совершали ужасные преступления, строили козни. Порой было невыносимо смотреть на то, что они творят. Хранительница думала стереть их, собрать в ком и слепить что-то новое, но не посмела, потому что эти же люди любили, прощали, радовались, сочиняли стихи и песни, писали музыку, ткали полотна. Они были творцами, как сама Мать Хранительница, и она не смогла стереть их. Вместо этого, она взяла в руки волшебные весы и стала взвешивать поступки людей. Если попадался ей человек, который приносил больше горя, чем радости, забирала его богиня и превращала во что-нибудь другое.

С тех пор Мать Хранительница и бог Солнце держат волшебные весы и заглядывают в души людей, ища тех, кто больше рушит, чем создает, а найдя — навсегда забирают.

Я замолчала. Маленький Дэвид лежал с раскрытым ртом. Забытые сухари раскатились по матрасу. Двенадцать пар глаз неотрывно смотрели на меня, боясь спугнуть момент. Наконец, поняв, что я больше ничего не скажу, Мартин задал вопрос, который их всех сейчас волновал:

— Хранительница заберет маму?

Несмотря на то, что им так плохо и голодно жилось, всех кольнул страх, они любили мать. Я вздохнула.

— Нет, Мартин, это просто легенда. Но даже если бы это была правда, надо быть редкостным негодяем, чтобы богиня пришла за тобой. А теперь пора спать, тетя вряд ли подарит нам завтра выходной.

Пожелав им спокойной ночи, я пошла к себе. Спускаясь в тишине по лестнице, я слышала, как они радуются, мечтают, тревожатся, погружаются в задумчивость и потихоньку уплывают в сон. Это я улавливала душой, а ушам доставался только противный храп ненавистной тетки.

Зачем сирота тетке

Вопреки моим ожиданиям, вредная Котлета устроила нам выходной. Утром вместо того чтобы, как обычно, нагрузить нас работой, она заставила всех умыться и одеться в лучшую одежду.

Лучшая одежда братьев выглядела почти так же убого, как и обычная. Единственная разница была в том, что она оказалась чистой, а дыры на ней были зашиты. Но даже с такими незначительными изменениями братья стали выглядеть куда лучше. Я поймала себя на том, что любуюсь ими. Мартин был самым высоким, но следующие за ним по возрасту Джон и Артур отставали от него ненамного. Все они были сероглазые и светловолосые, как на подбор. Я подумала, что в таких красавцев можно легко влюбиться. Жаль, что обычно вся эта красота прячется под невероятным слоем грязи и стеснения.

Я разложила два своих платья на полу в коморке, долго смотрела на них, пытаясь понять, какое же лучше. Оба они заносились и выстирались за те два года, что были у меня. Кроме того, они были коротковаты, потому как за это время я подросла, а они — нет. Кот посмотрел на меня как на ненормальную.

— Ты чего на них так смотришь? Думаешь, от твоего взгляда они станут похожи на одежду?

— А у тебя и такой нет, — обиделась я.

— И слава богине, — поежился кот. — Эти обноски оскорбляют само слово «одежда».

Я с огорчением поняла, что Альберт прав. Это были прекрасные платья, когда-то очень, очень, очень давно. Я вздохнула, взяла то, что лежало левее, и натянула его поверх рубашки, решив, что оба наряда одинаково плохи.

— Прости, дружище, — извинилась я перед оставшимся на полу платьем. — Ничего личного.

Но платье, похоже, все-таки расстроилось.

Накрытый теткой стол выглядел еще более жалко, чем обычно. Мерзкая каша, вид которой вызывал у меня теперь содрогание, была еще более серая, чем обычно, и ее казалось еще меньше. Сама тетка выглядела чуть аккуратней, ее гулька-котлета была посередине, а на лице появилось что-то вроде удовлетворения.

Мы сели за стол, но есть было нельзя, пока хозяйка не даст команду, а команду она давать не спешила. Котлета кого-то ждала и боялась, что мы все съедим до того, как этот кто-то оценит ее «щедрость». Скоро стало ясно, кто должен был увидеть наш жалкий завтрак.

В дверь вежливо постучали. Тетка зыркнула на всех и прошипела сквозь зубы:

— Только ляпните что-нибудь — заморю, — она натянула фальшивую улыбку и пошла открывать дверь.

На пороге стояла пухлая опрятная женщина с добрым лицом. Она была ответом на вопрос, который мучил меня и не давал бежать все это время. Едва взглянув на нее, я поняла, для чего тетка согласилась взять меня из приюта и терпеть всю эту неделю, для чего были вымыты лица и почему каша сегодня казалась особенно отвратительной. Тетка хотела денег.