Генри Олди - Страх

Старик с кряхтением распрямился, и Якоб присел перед ним на корточки, глядя снизу вверх в изрезанное морщинами, гладко выбритое лицо. Именно отсутствие бороды, столь обязательной в здешних местах, и убедило лекаря в том, что он нашел нужного человека.

– Мир вам, – сказал Якоб. – Меня зовут Якоб Генуэзо. А вас, вероятно, зовут…

Якоб запнулся, вспоминая слова проводника, помолчал и неуверенно закончил:

– А вас, вероятно, зовут Лысый Барт?

– Зовут, зовут, – захихикал старик, – еще как зовут… Уже умирают дети тех, кто видел мой приход сюда, но легенды есть легенды, и им до сих пор снится тонзура, выбритая у меня на макушке. Конечно, лысый, и разумеется, Барт…

– Барт – это Бертольд? – спросил Якоб. – Или Бертуччо?

– Ах да, – протянул старик, – я и забыл, что вы из Генуи… Бартоломео, юноша, Бартоломео Висконти, но местные олухи скорее сломают язык, чем сумеют это выговорить. Хотя они прекрасно относятся к именам вроде Гийясаддин Абу-л-Фатх-Муйва Багдади, а я выучился не сбиваться на втором слоге лишь спустя сорок лет жизни в горах… И до сих пор, поверьте, у меня першит в глотке…

Якоб вежливо улыбнулся. Лысый Барт покосился на него и облизал языком пересохшие губы.

– Итак, юноша, о чем жаждете услышать от старого лысого Барта?

– О руинах, – коротко ответил Якоб. – И о Книге.

Старик опустил голову, и лекарь с трудом сумел разобрать его глухое горестное шамканье.

– Ну почему, – бормотал Барт, – почему?! У проводника Джухи вчера родился сын и через день ему будут давать имя, в ту же луну готовится облава на барса с перевала Тау-Кешт… Почему бы вам всем не интересоваться тем, что окружает вас, что дает повод к мелким ежедневным радостям? Почему вы обязательно стремитесь открыть запретную дверь и заглянуть в недозволенное? Почему вас так влечет Бездна – почему?!

Якоб поднял обломок кривой ветки и начертил на песке у ног Бартоломео две строки. «Ничего не поделаешь, надо – вот и иду…» – было написано на песке.

Старик уперся руками в колени и долго молчал.

– Ты знаешь латынь? – наконец спросил он.

– Я – врач, – ответил Якоб. – И я из Генуи.

– Да, да… – кивнул головой Барт. – И ты видел Книгу?

– Видел.

– Она была чистой?

– Да.

– Конечно… Она всегда остается чистой. Горцы говорят, что Книгу Небытия закончить способна лишь та, которая начала…

– Та? – выпрямился Якоб. – Женщина?

– Так говорят. Хотя мало ли что говорят хмурые неграмотные горцы?! Нечто подобное заявил мне старик мулла, плевавшийся при одном упоминании чего-нибудь, что не помещалось под его зеленой чалмой. Но, по местному преданию, Книгу писала женщина с льняными волосами, столь необычными для черноволосых гурий здешних легенд. Сероглазый юноша стоял за ее спиной, и виднелась в глубине храма тень того, кто ждет сейчас у алтаря. Здешние жители плохо знают Коран, и они считают, что когда-нибудь Книга соберет своих – и тогда она будет дописана. А пока ее можно писать – но не читать. Пока не придет время… Возможно, именно этого часа ждет Сарт, стоящий над Книгой.

– Кто он?

– Никто не знает ответа на твой вопрос. Он – Сарт. Он – ждет. Все.

Якоб нахмурился.

– Ты пугаешь меня сказками, старик. Я по локоть погружал руки в мертвые тела, и не видел души, и не видел суеверий – кровь и мясо, грязные и понятные. Я хочу правды.

– Ты хочешь правды? – старик, казалось, врос в свой валун. – Хорошо. Вот тебе первая правда. Лет сто назад жил в горах человек по имени Джукмар – и я знавал людей, еще помнивших его буйный нрав. В горах живут долго… И любил Джукмар горячее вино, горячих женщин и горячих коней; и не боялся ни бога, ни черта.

И вот как-то раз поспорил он по пьяному делу с двумя дружками, что войдет нынешней ночью в храм Сарта Ожидающего и напишет в Книге имя своей последней любовницы – что бы ни думали по этому поводу все демоны, вместе взятые.

Утром дикий Джукмар не вернулся. А когда люди вошли в храм, то увидели святотатца, валявшегося у алтаря с расширенными от ужаса зрачками. Мертвым.

Якоб весь напрягся. В окружающей тьме блеснул луч знакомого. Те же симптомы!…

– Книга оставалась чистой, но, взглянув в лицо Сарту, люди выбежали из капища. В тот день оно стало таким, каким ты видел его сегодня. До того, говорят, оно было совершенно нормальным…

Старик тяжело поднялся и заковылял к дому. Войдя внутрь, он загремел невидимыми предметами, сопя и отдуваясь. Спустя некоторое время он опять высунулся в проем, держа в руках увесистый сверток, завернутый в промаслившуюся ветхую ткань.

– Хватит на сегодня правды, – объявил Лысый Барт. – За остальной придешь завтра. И вот что еще… Держи, лекарь. Не всегда был я дряхл, и да поможет тебе на крутом склоне поисков костыль, поданный старым глупым Бартоломео… Я думаю, ты найдешь ему лучшее применение. До завтра, Якоб из Генуи.

Якоб осторожно развернул оставленный сверток. В груде ветоши привычно поблескивала цагра – тяжелый боевой арбалет генуэзской пехоты. И девять неоперенных спиц с тусклыми наконечниками.

8

В мельканьи туч, в смятеньи страшных снов

Виденья рвали душу вновь и вновь,

И был наш день – запекшаяся рана,

И вечер был – пролившаяся кровь.

Ранним утром Якоб выпросил у проводника Джухи крыло сбитого беркута и поставил на арбалетные «болты» тройное оперение. Память цепко держала навыки, давно похороненные на дне прошедшего, и угрюмый Джуха с удивлением косился на чудное занятие гостя. Здесь пользовались в основном короткими черными луками из турьего рога, бившими на сравнительно небольшое расстояние, вполне приемлемое в бесконечной мешанине скал и уступов.

Закончив установку баланса, Якоб завернул цагру в тряпку, и отправился к Лысому Барту. Тот уже ждал гостя, сидя на глыбе и растирая подагрические колени.

– Ты пришел, – без обиняков заявил старик. – И ты пришел за второй правдой. Слушай. Я сам был свидетелем, и лучше мне было бы не видеть и не слышать того, что вновь всплывает перед моим внутренним взором.

Якоб улыбнулся про себя высокопарности старика, но придал лицу строгое и заинтересованное выражение. Кажется, Барт заметил его иронию, потому что он долго смотрел на лекаря, прежде чем заговорил снова.

– Когда юный сорвиголова Бартоломео Висконти решил посвятить беспутную жизнь свою служению Предвечному – выбранный пастырь увлек его в паломничество ко Гробу Господню. Видно, так судил Всевышний, но мы остановились именно в этой деревушке.