Денис Юрин - Тайны Далечья

За окном вьюга мела да ветер сердитый завывал. Ярко горела лучина в избушке молодого отшельника. Уже ночь на дворе, а Чик все сидел за столом, хлеб, с ужина оставшийся, пожевывая, и письмена древние разбирал. Попался ему свиток один, уж больно трудный, в южных землях Далечья писанный, а у южан завитки да загогулинки особо замысловатыми были. Тяжко приходилось парню с непривычки их различать да в тайный смысл вникать, но так интересно, что он счет времени совсем потерял. Вскоре уж первые петухи пропеть должны были, а знахарь еще и не ложился. Вот правду говорят, ученые люди не от мира сего!

Уже большую часть письма осилил знахарь, до конца совсем чуть-чуть осталось, когда палец его вдруг на месте застыл и по бересте замусоленной водить перестал. Почуял Чик чужака, сам не ведая как, но почуял; точно знал, что кто-то возле избушки бродит, да внутрь зайти не решается. Ночной гость да еще зимою вряд ли на угощение иное, чем топор иль оглобля, рассчитывать может. Только тати презренные да лиходеи лесные возле домов чужих в потемках шастают да в окна заглядывают.

Взял с полки знахарь колун, возле себя на стол положил да в ожидании замер. Рано или поздно надоело бы гостю незваному на морозе стынуть, в дом ломиться бы стал. Самому же дверь открывать у Чика охоты не было. Недолго ждать пришлось, дал знать о себе чужак, но не кулачищами по доскам дубовым забарабанил, а когтями заскреб и жалобно заскулил. В тот же миг все собаки по соседству проснулись и так громко залаяли, что завывание вьюги перекричать умудрились. Почуяли блохастые, что собрат лесной в деревню пожаловал.

Быстро вскочил Чик да дверь отпирать кинулся. Почуяло сердце парня неладное и не ошиблось. На крыльце, снегом совсем занесенном, волк раненый лежал. Да не просто волк, а тот самый, что избушку ведуна лесного стерег. Парень его сразу признал, хоть для людей все волки на одно лицо, точнее морду…

На правом боку у хищника рубец от меча кровоточил, да такой большой, что в жизнь зверюге его не зализать. Жизнь тело звериное еще не покинула, но и едва теплилась. Подивился Чик, как волк до него с такою раной дополз, но мешкать не стал, взял зверя умирающего на руки и в избу понес. Едва тело бесчувственное в тепло попало, как кровь из раны еще пуще хлынула, весь стол залила. Исцелять толком знахарь начинающий не умел, но все, что смог, сделал: кровь остановил, рубец очистил да перевязал. Затем опустился на скамью и призадумался. Не просто так четвероногий слуга ведуна к нему в гости пожаловал, видно, случилось что-то неладное с хозяином, и рана рубленая являлась лучшим тому подтверждением. В непогожую зимнюю ночь добрые люди по лесу не шатаются, тем более при мечах…

Не знал Чик, что делать: то ли возле волка бесчувственного сиднем сидеть, страдания его облегчая, то ли в лес, к избушке ведуна отправиться, то ли соседей на подмогу кликнуть. Подумал-подумал парень, почесал лоб да наконец-то решил в дорогу отправиться. Как он соседям бы объяснил, куда он их в лес ведет? Да и рассказав о пристанище лесного жителя, лишь бы беду на голову его накликал. А волк… а что волк? Повезет – выживет, исцелить зверя раненого парень все равно не мог, слишком мало знал.

Оделся знахарь потеплее, благо за год одежкой добротной разжился, да и отправился в лес, помочь не помочь, но хотя бы узнать, какая беда у жилища ведуна приключилась, какой гость нежданный пожаловал… Хоть раннее утро наступило, а вьюга все буйствовала, не сдавалась. Ветер с ног парня сбивал и все в сугроб опрокинуть пытался, но Чик решения своего не изменил, домой ни с усталости, ни со страху не возвратился. Долго парню до опушки лесной добираться пришлось, в чистом поле ветер особую силу имеет, есть там простор, где порезвиться. Трудно человеку против него идти; трудно и очень неприятно, когда мороз щеки терзает, а ледышки мелкие в глаза попасть норовят. Несмотря на тулуп добротный да на шапку теплую с варежками, застыл Чик и сильно ослаб, так что, как только до леса добрался, сразу за дерево спрятался и отдохнуть присел.

Разгулялась что-то непогодка, столбы снежные аж меж деревьев по чаще кружили, что большая редкость. Однако Чик уже не тем неучем-воришкой был, каким год назад из города пришел. Нашел знахарь быстро местечко тихое, куда для отдыха перебраться, где ему ни ветер стылый, ни пурга снежная не страшны. Посидел, отдохнул чуток да и дальше пошел, благо, что лес уже хорошо знал и дорогу к избушке отшельника найти мог. Трудно было брести, не только вьюга мешала, но и сугробы, казалось, за последние дни раза в два, не меньше, выросли. Пробирался Чик по колено в снегу, а порой и по пояс в белую массу проваливался, но все же с дороги не сбился. Когда же к поляне ведуна приблизился, тут же почуял неладное. Едва голоса чужаков послышались да тени их меж деревьев мелькнули, упал знахарь ниц и из последних сил в сугроб с головою зарылся, лишь маленькую щелочку для глаз оставил, чтоб за пришлыми наблюдать.

Предстало слезившимся глазам парня и странное, и страшное зрелище. Избушки отшельника уже на поляне не было, от нее лишь головешки остались; а возле костра, от ветра перевернутым набок столом прикрытого, пятеро чужаков полукругом сидели да между собой речь вели, которую Чик из-за воя ветра не расслышал. Инородцы то были, воины из заморских земель, да, похоже, очень уж дальних. Ни на княжих дружинниках, ни на барских охранниках парень таких доспехов диковинных не видывал, да и наемники, что из соседних королевств в города далеченские стекались, таких лат тяжелых, как будто из куска скалы цельного вырубленных, не нашивали. Непривычно выглядели одеяния ратные, странным показалось притихшему парню и оружие – громоздкое, массивное, каким разве что кузнец, к тяжести молота приученный, орудовать бы смог. Но больше всего подивился Чик, что один из гостей непрошеных не только брони, но и одежды совсем не носил.

Гордо восседал возле костра богатырь почти двухметрового роста. Не страшны были телесам могучим его ни ветер, ни холод, как будто вовсе чужак их не чувствовал. Вешал он соратникам что-то своим и в бороду нестриженую, что до пупа доходила, время от времени лыбился. Раскраснелась кожа воителя грозного, но рябью озноба не шла, и дрожь по членам не бродила. На руках и груди богатыря-иноземца столько шрамов рубленых было, что не сразу Чик узор приметил, который лентой сплошной от кисти правой руки через грудь до плеча левой руки шел.

О безумном чудачестве иноземных воителей всякие рисунки на коже себе вырезать да иглой наносить Чик еще в городе от наемников загулявших слыхивал, но ни разу не видел узоров таких. Крючки и загогулинки прорезанных линий не в рисунок, а в строку письма сходились. Напряг знахарь зрение, пригляделся повнимательней, и вдруг почудилось ему, что он символы отдельные различать начал. Были они схожи с древними письменами даль-чан: нет, не один в один, но все же много общих черт имелось. Вот знак Небес, но только набок перевернутый да без двух пересекающихся линий; вот символ души, рядом с ним обозначение плоти, оболочки телесной… еще несколько неразборчивых значков, а в конце… в конце символ великого жертвенного дара начертан. Призадумался парень, от созерцания трапезы у костра отвлекся и понять силил, что же узор на теле чужака обозначать мог. Язык предков давних сложным был, он не на азах, а на символах основан. Чтобы смысл надписи понять, должен был знахарь в голове правильную последовательность образов выстроить. Перебрал Чик с дюжину вариантов возможных, все было не то – бессмыслица на бессмыслице получалась, но в конце концов складная фраза у него все же вышла: "Во славу богам, душу и тело боям отдам!"