Марина Казанцева - Красный Кристалл

— Никто не будет говорить, что это не подействовало, — мрачно заметил Лавар Ксиндара, оглядывая следы погрома — что не уничтожили макаки, то докончил ветер.

Ветер закончился так же неожиданно, как начался, и теперь можно было выйти и осмотреть погром.

Сосчитали погибших — ещё четверо матросов лишились жизни, и теперь их тела заворачивали в рваную парусину, слетевшую с мачт — она теперь ни на что не годилась. Матросы потрясённо молчали и выполняли все приказы капитана Саладжи, потому что только он сохранил рассудок в этой бойне.

— Мы не бросим их за борт, — сказал тот на безмолвные взгляды матросов. — Они не достанутся этим песчаным демонам.

Четыре тела остались неподвижно лежать на носу корабля, высушиваемые горячим ветром, а капитан срочно созвал совет, на котором помимо офицеров присутствовали пассажиры и корабельный капеллан.

— Наше дело плохо, — сказал капитан Саладжи, оглядывая всех своими покрасневшими глазами. — Мы лишились почти всех запасов воды, потому что то, что сейчас плавает в трюме, следует собрать ведрами и вынести наружу, иначе этот балласт будет мешать нам, когда мы попадём снова в море.

— А мы попадём? — спросил один из офицеров.

— Мы попадём, — твёрдо отвечал капитан. — С сегодняшнего дня я урезаю рацион.

Настроение на корабле было просто ужасным — все были подавлены и деморализованы, и только твёрдая воля капитана заставляла подчинённых наводить порядок на корабле. Выкидывали осколки разбитых бутылок, вино из которых вылилось и смешалось с водой и маслом — вся эта масса теперь колыхалась на дне трюма. Всё это надо было собирать вёдрами и выносить наружу при том, что ужасная жара не давала матросам вздохнуть всей грудью! От тяжёлой работы дико хотелось пить, а рационы капитан урезал — лишь несколько бочонков оставалось целыми.

Чтобы не вызывать подозрительных взглядов команды и офицеров, два волшебника убрались к себе. Каюта Лавара подверглась разграблению, и в ней не осталось ни одной целой вещи, поэтому он с ругательствами и сожалениями перебрался в каюту Лёна, которую они вдвоём отстаивали в этой битве.

— Если бы я был посообразительнее, я бы поступил иначе! — жаловался Лавар, развалившись на диванчике с бокалом герцогского вина.

— И как же? — поинтересовался Лён, которого смущало присутствие Ксиндары — ему хотелось поскорее приступить к чтению книги, найденной в гробнице. Но делать было нечего — товарищ честно помог ему защитить жильё.

— Надо было послать иллюзию бараньего стада! Призраки побежали бы за борт, а вся чёртова команда с ними!

Да, это была идея, и Лён сам бы сделал так, если бы умел.

— Послушай, — запоздало обратился он с вопросом к другу. — эти голубые огоньки — не ты их сделал? Поначалу мне показалось, что это известное явление — огни Святого Эльма. Но потом подумал: уж очень ко времени это произошло и исчезло так же вовремя.

— Да, это я, — скромно признался Ксиндара. — Я же говорил тебе, что я мастер иллюзий.

Отрицать это было неразумно: Ксиндара настоящий мастер иллюзий, даже на его товарища подействовало зрелище, которое он устроил бунтующей команде. Лён просто не успел придумать, что предпринять, чем защититься. И надо то сказать, что прием Лавара оказался куда успешнее, нежели защита Лёна. Ведь вмешательство дивоярца нанесло кораблю урон, сравнимый разве что с потерями от чешуйчатых макак — прекрасный галеон превратился в пловучую развалину. Жестокий ветер обтесал мачты так гладко, что содрал с них все крепления. И теперь невозможно было установить новые паруса — реи угрожающе качались и грозили обвалиться.

«Что я сделал не так?» — думал про себя дивоярец, понимая, что лишь неумелое обращение с эльфийскими вещицами привело к такому результату. Как в первый раз, когда он вызвал северный ветер с его свитой. Ему было необходимо поговорить с Перстнем, но как сделать это, когда в каюте развалился на диванчике Лавар? Лён ощущал мучительную пустоту внутри от своего неумения обращаться с мощными силами, которые ему достались по воле Жребия.

Он вышел из каюты и побрёл среди матросов, которые оставили свой ропот и теперь угрюмо наводили порядок на палубе. Корабль продолжал плыть по пустыне, и это зрелище за бортами уже становилось почти привычным, как привычной становилась и жара, безраздельно царящая тут. Будет ли когда-нибудь тут ночь? И что она может принести с собой?

С такими мыслями он дошёл до носа судна и остановился лишь тогда, когда дальше было некуда ступать. Впереди по курсу плавились, перетекали, струились песчаные барханы. Иногда пробегали мелкие грызуны и крупные насекомые — тут была своя жизнь. Здесь он мог поговорить с Перстнем.

— Почему у меня так плохо получилось с ветром? — спросил он, приблизив Перстень к губам. — Почему у меня вообще всё плохо получается?

— Ничего удивительного, — тоже тихо ответил Перстень. — Ведь ты же учишься. Если бы так легко было управляться с волшебными вещами, которые сделал не ты, всё было бы просто сказочно. Ты же понимаешь, что привлекаешь к делу могущественные силы, которые имеют собственную волю. Ты их отрываешь от какого-то занятия и заставляешь делать что-то, о чём они понятия не имеют. Нужна выдержка, Лён. Воля волшебника должны в нём сочетаться с мудростью. Ты должен чётко представлять, чего ты хочешь и как это должно делаться.

— Я хотел, чтобы этих полосатых чертей просто выдуло с корабля, — печально признался Лён.

— Вот именно, но не соразмерил силу желания с реальной картиной. Ты сделал это в гневе, под сильным влиянием момента, оттого ветер и перенял твоё яростное настроение. Когда ты призываешь силы, ты должен быть хозяином и не позволять им превосходить себя.

Эти слова напомнили Лёну наставление лесной волшебницы — Фифендры, когда та говорила: никогда не прибегайте к магии во гневе, иначе такого натворите! Перед глазами вдруг явственно нарисовалось видение лесной колдуньи, какой она поначалу представала перед новыми учениками — худая, угловатая фигура, резкий голос, острый взгляд, язвительная речь. Как она учила детей ездить верхом, сама показывая на примере — лохмотья все вразлёт, седые космы вздыблены, когда старуха лихо вскакивала на коня. Она учила ездить их без всяких сёдел, чтобы не привыкали сразу к удобствам и чувствовали лошадь. Неловкие получали подзатыльник, и Лён сам немало чувствовал затылком крепкую сухую руку Фифендры. Он как-то потом спросил Брунгильду, отчего же она не появлялась перед учениками в своём другом виде — валькирией? А потому, ответила колдунья, чтобы не возникало соблазна чувствовать себя героем без всякой на то причины, просто лишь под влиянием чужого великолепия. Надо честно осваивать процесс, а не почивать на лаврах.