Айя Субботина - Время зимы

А Многоликий любил запах агонии, и никогда не отказывал себе в удовольствии довести жертву до безумия. Но когда дело доходило до колдовства, он забывал об играх — в другой жизни довелось слишком дорого заплатить за свою беспечность, когда судьба свела его с та-хирским чародеем.

— Куда ты направляешься, жрец? — Он сгреб волосы мужчины в кулак и задрал его голову к себе, разглядывая выпученные глаза. — Уж не бежать ли? Разве Эрбат не защитит слугу своего в храме своем?

Служитель громко сделал вдох, так ничего и не ответив.

— Эй! — Мальчишка окликнул толстяка. — Погляди, чтоб никто не потревожил нас.

Саа-Рош промокнул лоб платком и прытко выскользнул за дверь. Чистоплюй. Презрение в Многоликом лилось через край, но он не смел идти против воли госпожи. Потом когда леди Ластрик попросит его спеть для нее, после купания разомлев на подушках, он обязательно попросит больше никогда не давать сопроводителей в помощь.

— Что… тебе… нужно? — Слова с трудом протискивались через глотку жреца, густая слюна текла по подбородку, пузырилась, сочилась на гранитный пол.

— Ты знаешь, — пожал плечами мальчишка и отпустил голову несчастного.

— Я ничего не знаю, я лишь смиренный слуга Огненного и если на то будет его воля, он покарает тебя. Не за меня, — жрец кое-как собрался, чтоб встать на ноги. Он покачивался из стороны в сторону точно спьяну. — Ты осквернил место для молитв.

— Я осквернил обожженную рожу прелюбодейника, — выплюну ему в лицо Многоликий, уже вооружившись кинжалом. Он нарочно похвастался изогнутым лезвием, гравированным дикой кошкой, готовой к прыжку.

Жрец сглотнул, поморщившись от боли, когда дернулся кадык.

— У меня есть сбережения. Сотня кратов и сотня лорнов. Я готов выкупить свою жизнь.

Многоликий сделал вид, что обдумывает его предложение. Сотня золотом — приличная сумма. Хватило бы, чтоб купить какой-никакой дом на окраине Тарема и всю утварь в него. Только что за нужда в доме, если есть за́мок? Многоликий, продавшись однажды, больше не торговал своей преданностью. По крайней мере до тех пор, пока кто-то не предложит больше, чем госпожа.

— Мало, — ответил он.

— Это все, что у меня есть, — голос служителя дрожал, того и гляди сорвется на крик. — Пощади, я никому ничего не скажу!

Что ж, по крайней мере ему хватило ума не отпираться, рассудил мальчишка. Видя, как жрец Эрбата заводит руку за спину, скрипнул зубами и, точно в танце, двинулся к нему. Два шага, скользящих, будто ноги не знали пола, широкий замах и скользкий удар вдоль, точно по груди. И еще шаг — в сторону, чтоб не перепачкаться кровью. Чуткий слух поймал звук треснувшей ткани мантии, следом за ним — более тихий стон лопнувшей кожи. Первое мгновение жрец не понял, что произошло, притронулся к груди. Жадная ткань глотала кровь и тот час делалась мокрой.

А потом мужчина закричал, заваливаясь на колени, словно срубленное дерево. Многоликий ткнул его ногою в лицо, заставляя на короткое время умолкнуть, забывшись стоном. Удар вышел сильным, больше, чем хотелось мальчишке — хрустнул нос, над губой расцвел кровавый, с землею пополам цветок.

— Будешь пробовать чародейничать — пущу кишки сразу, — наклонившись к жрецу, произнес Многоликий. Госпоже этот кобель был нужен живым, но сам он о том не знал, так что мальчишка собирался до последнего терзать его угрозами. — Понял ты меня? — переспросил вкрадчиво, на тот случай, если в тумане боли служитель не расслышал его.

— Понял! — Мужчина гундосил и не знал, за что ухватиться: то ли за нос, синий и надутый, как слива, то ли за порез на груди. Жрец лежал ничком и сучил ногами, словно беспомощный жук.

Многоликий задорно рассмеялся. Зрелище веселило его сильнее балаганных скоморохов и кукольных театров, что часто бывали в Тареме в ярмарочные дни. Что интересного в кукольных смертях и страстях? Их деревянный тела мертвы. Другое дело — живая плоть, чуткая к боли. И настоящая жизнь, которую можно держать над клинком — отпустить или дать жертве право на еще один вдох?

В такие моменты Многоликий считал себя едва ли не властелином над человеческими жизнями.

— Бывал ли ты восемь лет назад в Дасириии? Весною, когда на троне еще сидел император-полудурок? — Мальчишка присел на корточки в паре шагов от жреца. Не было нужны спрашивать, но ему хотелось сделать все, как следует. Вдруг кобель еще об чем проболтается?

— Был, был, — спешно ответил служитель Эрбата. — Я не хотел, клянусь Огненным! Она сама, грязная баба, все хотела понести, чтоб было кого заместь Нимлиса на престол усадить. Чтоб ей пусто было, гадюке!

— И Фарилисса не прибегала ни к каким средствам, чтоб обезопасить себя от твоего семени? — Многоликий отставил проклены жреца без внимания. Щенячья натура — все валить на бабу, будто она ему черным колдовством Шараяны член подняла.

Мужчина отрицательно качнул головой.

— И сколько раз ты с нею был?

— Два, — выпалил он и вдруг как-то сжался, словно застигнутый врасплох любовник перед лицом обманутого мужа. — Нет, три, — поправил сам себя и побелел, глянув на собственную окровавленную ладонь.

На всякий случай мальчишка отодвинулся еще на шаг назад — не хватало, чтоб кобель вывернул ему на ноги свой обед или ужин. Сидеть на корточках было неудобно, ноги затекали и грозили потерять ловкость, а Многоликому непременно хотелось видеть лицо прелюбодея, поэтому он не сменил позы, но поторопился с дознанием. Благо, что жертва запросто сознавалась во всем.

— И ты присягнешь на том в Храме всех богов?

Служитель уже собирался в который раз кивнуть, но раздумал.

— Я не вернусь в Дасирию, — как-то угрюмо ответил он, вроде страх в нем истощился. — Тем более в Храм всех богов. Едва ноги мои ступят за стены Иштара, несносить мне головы, уж Фарилисса о том позаботилась.

— Я не предлагаю, — напомнил мальчишка и, будто бы невзначай, размазал пальцем лужицу крови. — Ты поедешь с нами по своей воле или не по своей, выбирай.

Что-то во взгляде жреца подсказало мальчишке, что по-хорошему кобель не пойдет. Ну и ладно, решил он, поднимаясь, чтоб снова отвесить удар в самое рыло. Новый хруст, новый вопль. На пороге затряс телесами толстяк Саа-Рош, закудахтал, точно квочка.

— Ты что — удумал пришибить жреца Эрбата прямо в его храме?! — Его подбородки колыхались, поблескивали то ли от пота, в руках звенела монетами полная мошна — наверняка дасириец собирался пожертвовать Огненному, чтоб откупится от божественного правосудия.

— Заткнись, — прошипел Многоликий почти не разжимая губ. — Бери этого и пойдем. А будет дергаться — дай по роже.