Андрей Мартьянов - Беовульф

– Слишком мудрено, – покачал головой Хенгест.

– Дядя, вы рассуждаете как язычник, – заметил Северин.

– Я рассуждаю, сын мой, так, как необходимо рассуждать применительно к этой истории. Римская логика здесь не поможет. Универсум бесконечен, великое множество его тайн не раскрыто. Подумай: будет ли каменщик, складывая новый дом, мыслить так же, как пекарь? Гибкость разума позволяет человеку достичь очень и очень многого – нельзя дать рассудку закостенеть, нельзя руководствоваться одними лишь обязательными догмами, иначе это будет уже не рассудок, а механизм, выполняющий одну-единственную функцию. Как винт Архимеда или водяная мельница… Ограниченность – величайшая беда для разума.

…Вечером четвертого дня пути всадники, сопровождаемые крупной серо-серебристой собакой, вышли на берег реки Альбис. Договорились с приречными фризами о переправе на западный берег. Потом был долгий переход через Тевтобургские пущи – от одного поселка саксов к другому, все ближе и ближе к Рейну, главной дороге Европы.

За Рейном темнели старинные укрепления Бонны.

– …Учу саксов выделывать пергамент из телячьих шкур, – ворчал брат Никодим, не забывая отхлебывать из деревянной чаши. Грек накачивался пивом с раннего утра, потребляя ячменный напиток в количествах, способных ужаснуть любого пропойцу-варвара. – А они не понимают, зачем это нужно. К чему тратить хорошую кожу на запись «ромейских рун», когда их можно вырезать на дереве или камне? Ничего-ничего, пройдет лет десять – приучу их к письменному слову.

– Если раньше у не умрешь от пьянства, – осуждающе сказал епископ. – Нельзя же так!

– Можно, – огрызнулся Никодим. – В Писании сказано – каждому свое. Ты надзираешь за паствой и ведешь язычников к свету христианства, я пытаюсь делиться с варварами рикса Эориха знаниями Греции и Рима: вот намедни в кузне возился, пытался показать, как ковать мечи не из железных прутов, а из цельной отливки. Этому они быстро учатся! Каждому свое, епископ. Твой Северин будет священником, Беовульфу судьбой назначено… Э… – Грек запнулся и вытер ладонью мокрую от пива бороду. – Он еще в Бонне, этот Беовульф?

– Да. Как и полагается неженатым воинам, Люди Тумана остановились в мужском доме, вместе с дружинными Эориха.

– Приведи его ко мне, преподобный. Он хорошо рассказывает?

– Еще как! – ответил прежде дядюшки Северин. – У Беовульфа дар скальда.

– Ты еще про мёд поэзии и Вотана вспомяни, – скривился Никодим. – Тьфу, язычество… Язык, значит, хорошо подвешен? Очень хорошо. Северин, ты парень молодой – сбегай, пригласи. Ваши рассказы о Хеороте и Проклятии конунга Хродгара я выслушал, но одно дело говорить с римлянами, и совсем другое – с варваром. У них цветистее получается. Красок больше. Давай, сходи…

Северин привел Беовульфа, сказав, что здешний христианский годи желает порасспрашивать о его подвигах в Даннмёрке. Как и все германцы, гаут был хвастлив и любил внимание.

Никодим выставил на стол два громадных кувшина с пивом, принес вареной телятины с чесноком и ковригу серого хлеба. Протер грязную столешницу куском мокрой холстины, вынул из сандалового ларца италийской работы изящную серебряную чернильницу и тубус со стилосами – эти вещи смотрелись в аскетическом жилище Никодима донельзя неуместно. Потом грек развернул сверток с перга-ментами, вырезанными по византийской манере «в четверть» – так, чтобы одна шкурка складывалась четырежды, образуя листы, которые можно будет подшить в фолию.

– Говори. – Никодим указал Беовульфу на полную до краев пенную чашу. – Только не тараторь, я не успею записать.

– Ты хочешь изобразить мои слова рунами?

– Именно это я и собираюсь сделать. Затем другие люди перепишут эти листы и отдадут переписывать третьим… Твоя слава будет греметь от Лондиниума до Рима и от Константинополя до Багдада. Понимаешь, о чем я?

Беовульф понял – варвары всегда были сообразительны. С воодушевлением принялся за угощение и с не меньшей увлеченностью начал повествовать, умудряясь сплетать истину, собственную фантазию (так ведь красивее!) и древние саги – начиная от Скандзы и великого пира в Асгарде и заканчивая договором Нибелунгов с асами.

Ремигий, слушая, улыбался в бороду, но молчал. Северин время от времени рвался дополнить или подсказать, однако лишь вызывал раздражение Никодима и недовольные цыканья Беовульфа. Святой брат и языческий воин явно нашли друг друга. Записывал Никодим далеко не все, но иногда чиркал по пергаменту стилом быстрее, чем говорил Беовульф.

К вечеру оба оказались богатырски пьяны. Грек опять заснул прямо за столом, а Беовульф рухнул с лавки на грязную солому. Взгромоздить его обратно получилось бы только у могучего Эрзариха вместе с Хенгестом, а потому Ремигий укрыл гаута отрезом шерстяной ткани и взглянул на племянника:

– Пойдем, подышим свежим воздухом до темноты? Посидим на берегу реки… В доме душно, да и хмелем воняет так, что завтра у меня будет болеть голова.

Остался позади старый городской форум, ныне превратившийся в зеленую лужайку, украшенную старыми богами Рима, обвитыми плющом и диким виноградом. Над Рейном поднимался укрепленный бревнами земляной вал – пологий со стороны города и срывавшийся неприступным откосом к волнам реки.

Воины-саксы, стоявшие в дозоре, проводили чужаков спокойным взглядом – в Бонне не следует опасаться чужаков, да и рассказы о годи из страны франков, который вместе с Беовульфом-гаутом истребил страшное чудовище в Даннмёрке, по бургу распространилось с быстротой ветра.

– Путешествие почти окончено. – Ремигий уселся на гребне вала, откуда открывался изумительный вид на Великую реку. – Северин, ты не огорчаешься, что наша тихая и безмятежная жизнь в Суасоне была прервана столь неожиданно и грубо?

– Ничуть, – уверенно сказал картулярий. – Помните, вы говорили: варваров надо понять и полюбить? Кажется, теперь я их полюбил такими, какие они есть. Но понял не до конца.

– Всего лишь «кажется»?

– Ну… Не знаю. Они странные, но добрые. Ни от кого раньше не видел столько заботы и участия, как от Беовульфа, Гундамира и остальных…

– Даже от меня? – расхохотался епископ. – Не обижайся, я тебя отлично понимаю! Ты просто увидел Универсум варваров изнутри. Не свысока, не из кафедрала в Суасоне, не из Салерно… Страшноватый у них мир, верно? Но как много тепла и настоящего, ничем не испорченной сердечной доброты идет от людей! А ты не верил…

– Теперь верю.

– Во что?

– Во что?.. Дядя, честное слово, на ваши вопросы никогда нельзя ответить!

– Можно, если подумаешь! Для чего Господь одарил тебя головой?