Владислав Русанов - Серебряный медведь

– Что такое? – начал, поравнявшись с Киром, кондотьер, но, услышав плеск и ощутив холодные брызги, сразу все понял. – Три тысячи снеговых демонов!

– Да-а-а-а… – протянул Мудрец. Как ни странно, без всякого страха, а скорее, разочарованно. – Зря мечтали, выходит…

– О чем? – ляпнул парень, не подумав.

– Как это «о чем»? О том, чтобы умереть в бою, – спокойно объяснил верзила.

– Ну, не в бою, так хоть в драке, – хохотнул Кулак. – А граф нас как сусликов утопить решил. Знаешь, Малыш, как сусликов из нор выливают?

– Приходилось. Только у нас в Тельбии не суслики вредят, а слепыши.

– Слепыши? Ага! – чему-то обрадовался Мудрец. – Знаю эту заразу! Ох, и зловредная же сволочь! Сил нету!

Кир поморгал в темноте. О чем это они? Разве можно обсуждать полевых вредителей, когда жить осталось от силы час с небольшим? А то и меньше, если учесть, с какой силой лупит струя, разбиваясь о пол темницы в мелкую пыль.

Вот и все, господин т’Кирсьен делла Тарн, тьяльский дворянин, бывший лейтенант гвардии Аксамалы, теперь уже и бывший наемник Кир по кличке Малыш. Говорят, кому суждено быть повешенным, тот не утонет. Что ж, должно быть и наоборот пословица тоже верна. Сколько раз удача спасала его от, казалось бы, верной смерти? От чужого клинка на дуэли, от шальной стрелы в бою?.. А когда в детстве, еще не выучившись как следует держаться в седле, попытался проскакать на отцовском жеребце и тот утянул отважного несмышленыша в конюшню? На полпальца голова разминулась с прочным деревянным брусом притолоки. А когда уже подростком рвал яблоки в саду и под дворянским сынком обломалась крепкая с виду ветка? Даже ногу не сломал. Отделался испугом, глубокой царапиной на щеке и родительской трепкой. А вот теперь захлебнется. И самое обидное что? А то, что сделать-то ничего нельзя. Не оставил им ландграф Вильяф надежды на спасение. Не поборешься за свою жизнь. Можно только кричать, проклинать всех и вся. А толку?

– Да уж, – проговорил рядом Кулак. – Обидно получается. И в глотку вцепиться некому.

– Да демоны с ней, с глоткой-то… – отозвался Мудрец. – Мне обидно, что стоять до конца придется. Лично я штаны мочить не собираюсь.

Кир хотел возразить – все равно ведь скоро весь намокнешь, от подошв до макушки. Но потом подумал, что и вправду обидно. Что за смерть с мокрыми штанами? Некрасиво и не достойно настоящего мужчины.

Широкие копыта Желтого Грома раз за разом грохали в ворота. Дубовые доски трещали, но держались. Почечуй так и подпрыгивал на месте – даром что в дедушки многим из бойцов годился, – норовя продвинуться поближе и помочь кентавру шестопером. Но разбушевавшийся степняк уже не видел ничего вокруг и мог запросто зашибить неосторожного, рискнувшего проскочить мимо него.

– Арбалеты заряжайте! – прикрикнула на мужчин Пустельга.

Слева карабкалась на стену пятерка Мелкого. Наемники забросили крюки на колья и поднимались по скале, отталкиваясь ногами и перехватывая руками веревки. А правее пятерка Мигули по одному друг за другом скрывались в расселине. Они должны были незаметно подобраться к основанию частокола, а там, воспользовавшись промоиной, которую защитники замка по обычной нерадивости провинциального гарнизона не заметили, проникнуть во двор.

– Готово! – радостно заорал Брызг и вскинул приклад к плечу.

– Бей, кто высовывается! – распорядилась воительница и выстрелила первой. Кажется, попала.

Антоло убивать не хотел. И так слишком много душ сегодня отправятся к Триединому. Понятно, война есть война и все такое… Но пускай его руки останутся чисты. И совесть тоже.

Почечуй сунул парню в руки арбалет – заряжай, мол! Антоло уперся ногой в «стремя», прикрепленное перед дугой, напрягся. Взвел. Уже вкладывая болт в желобок и передавая оружие коморнияку, подумал: а ведь хорошо, что у них в отряде арбалеты легкие, дорожные; были бы обычные, армейские, состоящие на вооружении пехотных полков Сасандры, так легко он бы не отделался – крутил бы ворот до пота между лопатками.

Арбалеты защелкали. Вельзийцы, Таран и Гозмо, помогали Антоло перезаряжать, а остальные стреляли по всему, что шевелилось за остриями бревен.

Крики с противоположной, северной стены подтверждали, что крестьянам Черного Шипа удалось казавшееся невозможным. Умело используя дымовую завесу, они подобрались к холму и теперь взбирались на частокол.

– Эх, держите меня, а то вырвуся! – визжал Почечуй, выпуская болт за болтом.

Белый стрелял без суеты, и, похоже, ни одна его стрела не пропала зря. Очередной раз Антоло удивился – откуда в коротышке дроу такая силища, ведь длинный лук не всякий взрослый мужчина согнет?

Наемники Мелкого во главе с лейтенантом перевалили через ограду. Вскоре из-за ворот донеслись ожесточенные крики. Табалец различил голоса Мелкого, Тедальо, Тычка…

Желтый Гром просунул толстые пальцы в щель между створкам ворот. Напрягся, захрипел от натуги, дернул на себя.

– Есть! – воскликнула Пустельга.

– Пошла, родная! – Гозмо потянул из ножен меч.

Тяжелые, окованные железом створки дрогнули и распахнулись.

От зрелища, открывшегося его глазам, Антоло покрылся холодным потом.

На воротах пришпиленный двумя длинными стрелами висел каматиец. Кровь из пореза на щеке стекала на черные как смоль усы, но губы улыбались.

– Руби их, братцы! – Голос Тедальо был почти неразличим из-за шума и звона стали, и Антоло скорее не услышал, а прочитал его слова по губам.

В двух шагах впереди, сцепившись, как любовники в неразрывном объятии, лежали окровавленные тела. Два латника в черных сюрко с серебряными медведями, измазанными грязью. Наемники в кожаных бригантинах и коротких кольчугах-бирнье,[47] бацинетах и койфах.[48] Стражники, вооруженные гизармами и алебардами. Стрелки в жаках и кожаных шлемах с бронзовыми заклепками. Среди их тел виднелись изрубленный почти до неузнаваемости Карасик, Тычок, проткнутый четырьмя стрелами, Лошка с обезображенным лицом. Еще дальше, скорчившись, уронив «воловий язык», застыл Мелкий. Ступни его ног еще подергивались. Перед ним стоял тот самый гость ландграфа Медренского, чей приезд наемники наблюдали третьего дня. Тут же, подняв луки в напряженном ожидании, изготовились к стрельбе сопровождавшие его дроу. Но не четверо, а лишь двое. Яростная схватка переполовинила остроухих стрелков.

Антоло не сразу разглядел невысокого человека в тяжелом доспехе, какие пользовались заслуженной славой два века тому назад, – нагрудник, оплечья, наручи и поножи. Все начищено, все сверкает. На макушке хундсгугеля[49] старинного образца торчит черный флажок все с теми же медведями.