Павел Комарницкий - Исполнитель

— Вы правы, Первей Северинович. Вы опять правы. Прощайте, не поминайте лихом!..

Он порывисто обнял рыцаря, подхватил вещи и устремился к сходням. За ним поспешила жена. На когге уже поднимали парус — южный ветер и течение подхватили тяжёлый корабль, и когга, рассекая волны, отправилась в свой дальний путь…

«Родная, отзовись»

Пауза.

«Да, мой милый»

«Почему всё так устроено в мире — как только полюбишь человека, он тут же уходит от тебя навсегда? Разве это справедливо?»

Пауза. Долгая, долгая пауза.

«Да, это справедливо. Так передаётся в мире дружба, так распространяется любовь — от человека к человеку, всё дальше, всё шире, как круги на воде»

«Терять очень больно»

«Да, это правда. Но и рожать тоже больно. Если бы все так боялись боли, мир давно опустел бы»

«Но ты меня не покинешь?»

Пауза.

«Значит, ты покинешь меня. Не знаю, мой родной. Я не знаю, правда. Не знаю, кто из нас первый сойдёт с этого круга. Но это случится ещё очень нескоро»

Снова пауза. Короткий шелестящий смешок.

«А вообще-то я покину тебя, мой рыцарь, в самое ближайшее время. Как только мне будет позволено»

Первей покрылся липким потом.

«Что? Что…позволено?»

«Ну господи, ну какой ты глупый! Обзавестись титьками, неужели не ясно?»

— Хочу вас обрадовать, герр Перуэй. А может, и огорчить. Мы возвращаемся в Данию.

Посол сидел на скамье, обитой малиновым рытым бархатом, положив вытянутые ноги на скамеечку пониже. Огонь в камине не горел — и так жарко.

«Родная, отзовись»

«Да, рыцарь»

«Как быть?»

Короткий смешок.

«Ты на службе»

— Вы молчите? Этот отъезд нарушает ваши планы, герр Перуэй?

— Я у вас на службе, ваше сиятельство. Как скажете. Когда мы отплываем?

— Как только придёт корабль. Думаю, дня через три-четыре.

— Вы позволите мне отлучиться в город на это время? Нехорошо уезжать, не закончив дел…

— Да, пожалуйста. Где вас найти, я знаю. Вы же опять на постое у этого купца… м-м-м… Сабилия Петроффича?

— Да, ваше сиятельство.

Первей смотрел на стол, наполовину залитый чёрным, да так и не отмытый. И ковёр сменили…

Датчанин перехватил его взгляд.

— Вы были правы, герр Перуэй. Я думал над вашими словами всю ночь, а утром взял кочергу и… Конец дьявольскому искушению! — он рассмеялся.

— … И бились оне три дня и три ночи. Гром стоял, и леса в округе занялися огнём, и Серегер-озеро всё ажно кипело.

— Пошто кипело-то?

Рассказчик, сутулый мосластый мужик с жиденькой бородёнкой, неодобрительно взглянул на чернявого, так бесцеремонно влезшего в повествование.

— Я же говорю, бились оне.

Первей сидел, привалясь спиной к бревенчатой стене. Перед ним на столе стояло блюдо с блинами, настоящими блинами с икрой, со сметаной, с мёдом. И здоровенная кружка горячего сбитня. А пива он ещё успеет напиться и в Дании. Кто знает, когда ещё вот так посидишь, слушая русскую речь…

— … Не, не простые люди то были. Иноземный цесаревич, вроде, с оруженосцем своим. Вот цесаревич-то и завалил того Кощея-колдуна.

— А как хоть звали-то цесаревича этого?

Рассказчик в замешательстве пожевал губами.

— Да вроде как Петром, что ли…

— Не, не Петром, — перебил его лысый, до сих пор сидевший молча. — Похоже, но не Петром.

— Ну стало быть, Иваном, — авторитетно изрёк толстый, судя по виду, купец.

— Почему Иваном-то? — в замешательстве вскинул глаза рассказчик.

Толстяк посмотрел на него снисходительно.

— Смешной ты малый, право… А как ещё, ежели не Петром?

— … Нет, это немыслимо. Два дня тащиться до Ревеля!

Датский посол был раздражён. Как только датское судно вышло из устья Невы на простор Балтики, задул устойчивый западный ветер, и гребцы в трюме трудились в поте лица, продвигая посудину фут за футом. Вдобавок зарядил нудный, моросящий дождь, навевающий уныние.

— Мне не везёт с погодой, герр Перуэй. Как только мне приходится выйти в море, так сразу встречный ветер. Всю жизнь мне в лицо встречный ветер.

— Мне помнится, ваше сиятельство, в тот раз, когда я сидел в трюме, ветер всю дорогу был попутный.

Датчанин пристально вгляделся в Первея.

— А это идея. Может быть, вас снова посадить на весло, герр Перуэй? — посол выдержал паузу, рассмеялся. — Это шутка.

— Я понял, ваше сиятельство, — медленно ответил рыцарь. — Это такая шутка.

В тесной каютке было темно и сыро, и даже свежий морской ветер, влетающий в открытое окошко, был не в состоянии до конца изгнать вонь, доносившуюся из трюма. Вся невольничья галера пропиталась вонью, злобой и отчаянием, тяжёлая сырость и низкое серое небо лишь усиливали эти ощущения.

В каморке располагались трое — Первей и ещё двое слуг, которые сейчас самозабвенно храпели. К самому Первею сон не шёл.

«Родная, отзовись»

Нет ответа. Уже который раз нет ответа. И больше, очевидно, не будет. Но сейчас Первей был спокоен — он знал, так надо. Они скоро встретятся, встретятся надолго, на целую длинную-длинную жизнь. О том, что может быть иначе, рыцарь и не помышлял. Это было бы несправедливо, а значит, такого и не будет. Потому что этот мир в основе своей всё-таки справедлив, пусть и не сразу.

Глухо бьёт барабан в трюме. Ещё оттуда иногда доносятся вскрики, но свист бича отсюда уже не слышен. Тяжко вздымаются вёсла галеры, скрипят уключины, скрипит такелаж, храпят и стонут во сне слуги его сиятельства. И неумолчно шумит море, мощно и безразлично, как и тысячи лет назад…

… Ему снился сон. Кругом не было ничего, кроме светящегося полупрозрачного тумана, золотистого, бесконечного. И сквозь этот туман проступала фигурка в белом. Знакомое, доброе лицо. Мама…

«Здравствуй, сынок»

«Мама, она опять ушла. Где её искать в этом огромном мире?»

«Пусть всё идёт, как идёт, сынок. Ты найдёшь её, скоро»

«Но где, где?»

«Ты найдёшь её. Ты найдёшь меч и жену вместе. А больше я ничего не знаю. Знаю только, что перед этим тебе придётся выполнить последний Приговор»

«Как? Ещё один? Как это возможно, без Голоса Свыше?»

«Ты выполнишь его один, без неё. Только не ошибись, сынок. Если ты ошибёшься, вы не встретитесь никогда»

* * *

Все тяжёлые, в частых стеклянных переплётах окна были подняты, и ветерок с моря снимал влажную духоту. В ожидании приёма его сиятельства Первей стоял у окна, наблюдая, как по воде Зунда лениво ползут разнокалиберные посудины. Июль, уже июль…