Ольга Денисова - Черный цветок

Он долго смотрел на скалу, за которой скрылся Избор, а потом медленно, словно во сне, опустился на колени над Полозом.

— Полоз, — шепнул он и тронул его за плечо, — Полоз, вставай… Они все ушли, слышишь?

Полоз не шелохнулся. Теперь он лежал лицом вверх, в расстегнутом полушубке и разорванной рубахе — разбойники обыскали его и срезали кошелек.

— Полоз, пожалуйста… ну скажи что-нибудь, а?

Есеня тронул его щеку — она показалась ему холодной. Он так испугался этого холода, и не хотел верить в то, что Полоз мертв!

— Полоз! Ну не надо, не надо… — слезы побежали из глаз. Есеня припал ухом к его груди в надежде услышать сердце, и вдруг из горла Полоза вырвался странный, булькающий звук, грудь вздрогнула, и приоткрылся рот. Его стошнило! И тут же Полоз закашлялся и захрипел, едва не захлебнувшись собственной рвотой.

Есеня не знал, что делать! Радость оттого, что Полоз жив, сменилась отчаяньем — да он же сейчас задохнется! Захлебнется и умрет!

Его вырвало снова, он снова захрипел, и звук этот был так страшен! Есеня потряс Полоза за плечи, чтоб тот очнулся, но это не помогло, только усилило рвоту: она текла изо рта и из носа, конвульсии сотрясали его тело, лицо покраснело и начало наливаться синевой, он задыхался! Есеня поднял голову и завыл, сжимая кулаки: от бессилия, от страха, от боли! Слезы капали и текли за воротник, и под шапку по вискам.

— Помогите! — заревел он во весь голос, — Помогите! Помогите!

Его голос тонул в шуме прибоя, и ветер уносил его крик в сторону.

— Помогите, помогите, помогите! — орал он изо всех сил, потому что ничего больше не мог сделать! Рыдания трясли его грудь, и он захлебывался ими, как Полоз рвотой.

— Помогите! — Есеня закрыл лицо руками и уткнулся носом в колени и шептал, — помогите… помогите…

Шаги он услышал только когда человек подошел к ним вплотную — море заглушило все остальные звуки: над Полозом склонился старик, худой и одетый в лохмотья, с редкой и длинной бородой, похожей на серую мочалку. Впрочем, смотрел он недолго, перевернул Полоза сначала на бок, а потом положил его грудью на свое колено.

— Ну и чего ты орал? Надо было всего лишь повернуть его голову! — скрипучим голосом сказал старик.

Есеня вмиг перестал плакать. Полоз все еще хрипел, всхрапывал и кашлял. Старик легко постучал ему по спине, а потом сделал какое-то непонятное движение, стиснув ребра Полоза пальцами. Изо рта у него вылилась целая струя, Полоз кашлянул еще раз и замолк.

— Набок голову надо переворачивать, если человека без сознания рвет, чтоб не в дыхательное горло текло, а наружу выходило, — назидательно проворчал старик, — можно и догадаться.

Есеня всхлипнул, сглотнул и вытер нос рукавом.

— Отнесем его ко мне, — старик поднялся, — я буду держать за плечи, а ты — за ноги. Здесь недалеко.

Избор. Убийца и вор

Вор и убийца… Избор полулежал в глубоком кресле перед дымившим камином верхней галереи постоялого двора. Перебитые руки, спрятанные в аккуратные лубки, покоились на подушках, уложенных на подлокотники. Вор и убийца… С чего все началось? Когда он успел превратиться в чудовище? Такое чудовище, что мальчишка посмел сказать: я не верю твоему слову. Кто поверит слову вора и убийцы? Чем он лучше тех разбойников, которым заплатил за нападение на Полоза?

В детстве отец говорил ему: всякий дурной поступок, если ты не поспешишь его исправить, повлечет за собой следующий дурной поступок. Избор тогда разбил вазу, приготовленную в подарок семейству Огнезара, и спрятал осколки в саду, за беседкой. Когда пропажа обнаружилась, и слуги, сбившись с ног, искали ее по всему дому, он спрятался в комнате и молчал. Конечно, отец догадался, что без детских шалостей тут не обошлось, и вызвал их с сестрой в кабинет. Избор почему-то испугался. Не того, что разбил вазу, и ему за это попадет, нет. Он испугался того, что не признался в своем поступке и заставил всех вокруг волноваться. Поэтому, когда отец спросил его о вазе, он солгал, что не видел ее. Но отец не отступился, догадавшись о чем-то, и Избору пришлось сказать, как он видел старого слугу, уносящего осколки вазы в сад, к беседке. Он надеялся, что после этого вазу искать перестанут.

Старый слуга плакал и клялся, что вазы не разбивал. Избора поразило тогда, что старик нисколько не боялся наказания — он был потрясен оговором, он верил в справедливость господ, которым служил много лет, и слезы его были слезами обиды и горечи: как вы могли подумать, что я не сказал вам о своем проступке?

Избор не выдержал и признался во всем. И тогда отец увел его на берег лебединого пруда, усадил рядом и долго говорил.

— Разбитая ваза — не самое страшное в жизни, что может произойти. Конечно, она была редкостью, и дорого стоила, и мы с матерью хотели сделать подарок соседям. Но с каждым мальчиком когда-нибудь такое случается. Поступок дурной, но ты ведь не хотел этого, правда? И что же? Если бы ты раскаялся, и признался, и хотел искупить вину, все закончилось бы хорошо. Но ты промолчал, и это стало следующим твоим поступком. И он был во много раз дурней предыдущего. А потом, чтобы скрыть этот дурной поступок, тебе пришлось солгать. Это был третий дурной поступок. А чтобы в твою ложь поверили, ты прибег к оговору. И этот поступок я бы называл не дурным, а чудовищным. От детской шалости ты за несколько часов пришел к бесчестию.

Когда Избор совершил тот, самый первый дурной поступок, который за несколько месяцев превратил его в вора и убийцу? Когда украл медальон? Да, он его украл, но почему-то не считал себя вором. Когда прокрался в спальню Градислава, никем не замеченный, и когда вышел из ворот, потихоньку, не взяв коня, чтобы не привлекать внимания. И когда бежал по улицам, преследуемый Огнезаром. Нет, он не чувствовал себя вором. Он исправлял то, что случилось раньше, много раньше. И началось не с него самого.

Но почему тогда каждый его следующий поступок оказывался хуже предыдущего? Он отдал медальон мальчишке. Неужели он не понимал, что превратил его в государственного преступника? И что жизнь мальчика после этого не стоит и ломаного медяка?

Он бежал и жил среди разбойников, и те считали его героем. Он ел то, что было добыто ими вооруженным грабежом, он спал с ними под одной крышей, и ему не пришло в голову сказать, как он относится к их образу жизни. Он словно дал согласие на их существование, словно одобрял их!

Он жил в доме деверя, ел и пил за его счет, и чем это закончилось? Он обворовал родную сестру, украл все накопленные деньги, которые Добронрав зарабатывал своим нелегким трудом. Зачем? Чтобы исправить то, что он натворил?