Карина Демина - Черный Янгар

Брухва спешил тянуть силу.

И я, отчаянно пытаясь выиграть мгновенья, рвала его плетение.

Но где мне устоять перед хозяином дорог. И выбравшись из башни, которая сама, казалось, пошатнулась, накренилась, готовая рухнуть, превратиться лишь в груду камней, я вдыхала раскаленный воздух. Пила его, черпала чужую волю, грязную, как вода в сточной канаве.

— Хийси… — шипел старик, раскидывая плети чужих воспоминаний.

…девочка бежит по горячим камням, смеется, тянет руки…

…старик жмурится, ловит последние капли осеннего тепла. Дни его сочтены, но он счастлив…

…женщина, задумавшись, смотрится в озеро, гадает, куда ушло то, прежнее отражение, в котором она была молода и прекрасна…

Сотни лиц.

И тысячи украденных мгновений, за каждым из которых мне мерещится кривая харя брухвы. И снова слышу шепот его:

— Хийси… слабая…

Слабая.

Я отказалась убивать.

И лишилась той силы, которая отпугнула бы его и любую иную нежить… и теперь незнакомые люди, запертые в памяти брухвы, пожранные им, окружали меня.

За каждым — путь.

И сколько же их…

…раскинулись дороги, сплелись змеиным клубком, ползут, меняются, зовут меня ступить. Всего лишь шаг, Аану… один-единственный шаг и… где ты хочешь оказаться?

В Лисьем логе?

Помнишь ведь овраг за поместьем, тот самый, с ручьем на дне. Ты еще пускала палочки-кораблики с парусами из зеленых листьев. Стены оврага поросли густой травой. В ней удобно было прятаться… и ты пряталась. Целый день проводила там, на дне, не чувствуя ни голода, ни жажды.

…или вот конюшня. Сытное тепло, запах лошадей и сена. Голубиное воркование под самой кровлей. И колючая солома, в которую ты зарываешься, словно в перину…

Сделай шаг, Аану.

Тропа сама ложиться под ноги, узорчатая, что шкура змеиная.

— Нет.

Я переступаю через нее.

И едва не касаюсь другого пути.

Чужой?

Но хочешь, твоим станет?

Судьбу тоже украсть можно. И разве не мечтала ты хоть раз оказаться на месте сестрицы? Чтобы тебя любили также, как любят ее? Решайся, Аану.

И окажешься во дворце кёнига, любимой его женой.

— Нет.

Подумай, Аану.

Роскошь нарядов вместо змеиной шкуры. И драгоценные камни в волосах… золото и серебро… несметные богатства у ног твоих. Власть…

— Нет!

И тропа сворачивается. А брухва шипит, уже, кажется, раздраженно.

— Хийси!

Он бросает под ноги третью дорогу. И в нос вновь шибает запахом гнили.

— Иди, — велит старик, тень которого видна мне. — Твоя. Если не побоишься.

Хранитель путей не лжет.

И я касаюсь босой ступней камня… какой холодный… и не камень вовсе уже — песок. Белый речной. Ракушки проглядывают… куда ни глянь — песок. Он добирается до ограды, сплетенной кузнецами. А я разглядываю железные прутья, каждый — с два моих пальца толщиной. На вершинах их — острые пики. А на пиках — человеческие и звериные головы.

Искаженные болью лица.

Мухи жужжат, вьются над ними.

Снова падалью тянет.

— Ну же, иди, — брухва уже рядом и тычет посохом в спину. — Погляди, что тебя ждет.

Шаг.

Песок ласкает стопы. Нагрелся на солнышке. И присев, я зачерпываю горсть его, чтобы тут же позволить стечь сквозь пальцы. Надо же… я снова чувствую тепло.

— Ну-ну… глупая хийси.

Глупая? Пускай себе.

За оградой — скамьи и много… а на скамьях — люди. Замерли.

— Это пока.

От удара посоха брухвы мир вздрагивает. И люди оживают. Меня оглушают крики, свист…

Что с ними?

Это не ненависть… но лица искажены… и пахнет от них безумием. Оно — одно на всех, словно волна, накрывшая эту толпу, заставляя ее двигаться в едином порыве, подаваться вперед и отступать. Визжать. Плеваться. Швырять огрызками и гнилью…

— Азарт, — брухва облизывает губы. Язык у него синий, распухший, как у утопленника. — Вкусно… будет вкусно.

Он молодеет, напиваясь этой заемной силой.

А я отворачиваюсь и оказываюсь у самых ворот, которые медленно открываются. И толпа замирает в каком-то жадном предвкушении. Слышу скрип ворота и хриплое дыхание рабов, этот ворот вращающих. Гудение веревки.

Совокупный вздох толпы.

И шелест песка под ногами.

— Он здесь, чтобы убить тебя, — брухва пятерней разбирает спутанные волосы. — Если, конечно, ты не убьешь его, хийси.

Человек в железном панцире, начищенном до блеска. В нем, словно в зеркале, отражаюсь я.

Медведица?

Девушка в медвежьей шкуре, слишком тонкой, чтобы защитить от удара.

А человек ударит. Он уже поднял копье и листовидный наконечник его ищет цель.

— Сначала ранит, — деловито замечает брухва.

— Почему?

Мой убийца молод. И красив. Светлые волосы его заплетены в три косы. А борода украшена алыми ленточками. В левом ухе сверкает зеленый камень. А на шее цепь золотая лежит.

Кто он?

Воин.

И толпа приветствует его криками, хлопками, свистом…

— Почему… им нужно зрелище. Это же люди.

Копье замирает, чтобы слететь с ладони. И я чувствую боль… и кровь из рассеченного плеча летит в песок.

— Хватит, — брухва не позволяет алым каплям коснуться песка, сворачивает путь.

Один из многих.

— Твой, — говорит он, почти касаясь меня грязной ладонью. — Возможно, что твой…

— Один из многих, — упрямо повторила я, скалясь. И брухва соглашается:

— Да.

Он уже не враг.

Но и не друг.

— Зачем ты мне показал это? — к моей ладони прилипли песчинки, которые должны были бы исчезнуть вместе с дорогой.

— Просто так, — брухва вновь стар, и синюшный язык облизывает узкие губы. — Ты… хочешь остаться человеком. Но такой дороги нет.

Ложь!

— Пока нет.

Он перебирает пальцами. На правой руке их четыре, на левой — шесть.

— Дороги появляются… иногда.

Мне чудится, что брухва желает меня утешить.

— Но ложью было бы сказать, что такая появится непременно…

Лица отступают. И паутина тает, возвращая меня к Горелой башне.

— …и что она случится вперед остальных.

Шелестом догоняет.

— Скорее всего, ты умрешь, хийси…

А я понимаю: бежать поздно.

Рассыпается зачарованный круг, пропуская копейщиков. Весеннее солнце ласкает гривы лошадей, скользит по чешуе брони. Ветер разворачивает стяги, с которых на меня смотрит вздыбленный медведь Ину. Его пасть оскалена, и я слышу рык отца:

— Окружить.

— Оборачивайся и уходи, — Кейсо встает за моим плечом. В его руках — палаш, и сейчас Кейсо ничуть не похож на ленивого смешливого толстяка, которого я знаю.

Он хмур.