Кононов Варвар - Ахманов Михаил Сергеевич
«Какой же в этом смысл?»
– Передача тонких психологических движений, свершаемых в душах героев, – неопределенно ответил Ким. – Конан отступает в тень, а слово передается Арраку, Демону Изменчивости…
Он потянулся за сигаретами, чиркнул зажигалкой, прикурил и стал барабанить по клавишам.
* * *Серокожий был великолепен!
Еще пребывая в прежней плоти, Аррак послал приказ гиганту и убедился в его несокрушимой мощи: все стражи-ваниры были мгновенно перебиты.
Превосходно! Жестокий, сильный, решительный, равнодушный к женским чарам, холодный, не знающий жалости… Нет, сероликий исполин, бесспорно, превосходил рыжего Эйрима, сколько бы счастья и удачи ни отпустила судьба вождю ванов. «Кстати, – размышлял Аррак, исследуя ауру своего нового избранника, – удаче Эйрима через пару дней придет конец; серокожий убьет его, захватит усадьбу и корабли, подчинит себе людей. Это явилось бы вполне естественным деянием, ибо крепость Эйрима и его дружина были сильнейшими на побережье; а значит, овладев ими, серокожий сразу получал запасы, и боевые ладьи, и войско. Пусть небольшое, две-три сотни человек, но для начала хватит; многие покорители мира начинали с еще меньшего…»
Пока гигант рубил на лестнице ваниров, Аррак пытался воспринять его эманации, неясные и туманные, как всегда бывает у людей; дух по-прежнему жаждал убедиться, что его избраннику присуща тяга к некой цели.
Он был удивлен. Не отсутствием цели, нет! Цель у сероликого имелась, не важно какая, но имелась; и он стремился к ней с редким упорством, достойным всяческих похвал. Но, кроме цели, не было ничего!
Сероликий убивал ваниров, не чувствуя ни ненависти к ним, ни отвращения, ни тем более жалости; человек, отгоняющий опахалом мух или прихлопнувший овода, испытывал бы больший гнев. Это изумило Аррака – что само по себе казалось достойным изумления, ибо Демон Изменчивости не привык испытывать такие чувства. Но он знал, что на близком расстоянии не может ошибиться, хоть связные мысли великана и его конкретная цель оставались пока недоступными. Вдобавок Аррак ощущал ярость, злобу и страх сражавшихся и умиравших ваниров. С ними все было в порядке; обычные эмоции стаи волков, которых потрошит полярный медведь.
Но серокожий был иным. Он дрался с равнодушием и спокойствием бессмертного духа, и Арраку удалось уловить лишь легкий оттенок презрения, с которым будущий его избранник крушил черепа и кости ваниров. Да и презрение это, и упорство, и несокрушимая уверенность в себе казались лишь отблеском чувств, а не самими чувствами; то был лишь дым над костром, что бушует в душе человеческой во время битвы.
Серокожий напомнил Арраку одно из первых его воплощений – Ксальтотуна, ахеронского чародея былых времен. У этого мага душа тоже была застывшей, холодной и полной презрения к праху земному, ничтожным людишкам, которых он мог отправлять на Серые Равнины заклятиями и чарами. Правда, Ксальтотун вершил убийства с помощью слов, а серокожий – своей огромной секирой, но разве в этом суть? Ахеронец нравился Арраку, ибо цель его была величайшей из всех, какую мог преследовать смертный.
Власть!
«Возможно, сероликий тоже стремится к власти? Возможно, из него удастся сотворить второго Ксальтотуна?»
Но события развивались слишком стремительно, и Аррак не успел додумать эту мысль до конца. Бой на лестнице закончился, затем в дверях возникли две рослые фигуры, и в следующее мгновение в воздухе просвистел нож, пробивший шею Гор-Небсехта. Аррак, на время оглохнув и ослепнув, ринулся из своей щели, проскользнул по запутанному лабиринту, где еще недавно обитал дух колдуна, преодолел нижние и верхние его этажи и вырвался на свободу из остывающего тела. Теперь ему предстояло совершить такое же путешествие, но в обратном порядке, и угнездиться на самом дне души своего нового избранника.
* * *«Любопытный поворот! – прокомментировал Трикси. – Кажется, нас ожидает что-то интересное?»
– Ты прав, мой экзоплазменный друг. Самое интересное впереди – и в жизни, и в романе. Особенно в жизни.
Ким выдвинул верхний ящик стола, вытащил маленькую коробочку, открыл, полюбовался на кольцо с брильянтом. Брильянтик был крохотный, как раз величиной с аванс за «Грот Дайомы», но Кононову он представлялся больше и великолепнее, чем корона Российской империи. Дар любви, залог счастливого супружества! Когда-нибудь, лет через пятьдесят, Даша наденет это колечко и скажет: «Вот, милый, первый из твоих подарков, самый дорогой и драгоценный. Не камень дорог в нем, а знак любви. Я помню, сколько ты трудился, чтобы…»
«Вот и трудись, – прошелестел пришелец. – Трудись! Мне хочется узнать конец истории. Неважный выкуп за мой потерянный инклин, но лучше что-то, чем вовсе ничего».
– Ты прав, – согласился Ким. – Побоку мечты и сантименты! Драма развивается, и надо бы до ужина свести концы с концами. А на ужин у нас…
«Меня не волнует, что у вас на ужин, я хочу узнать про колдуна. Убит он или не убит?»
– Убит. Однако магический клинок еще не покрылся ржавчиной.
«Но почему?»
– По той причине, что зарезали не того. В нашем мире это случается, мой друг.
* * *Конан, ошеломленный, уставился на свой кинжал.
Его лезвие светилось прежним золотистым блеском и было таким же несокрушимым, как мгновение назад. В чем не составляло труда убедиться – он ткнул острием гладкую поверхность алтаря, и камень раздался, подобно мягкому сыру.
«Обман»? – мелькнула мысль. Но кто его обманул? Гор-Небсехт? Или Дайома?
Киммериец скрипнул зубами и выругался. Он был готов поставить жизнь против дырявого ведра с мочой верблюда, что нож проткнул глотку истинному Гор-Небсехту, что истинный и неподдельный Гор-Небсехт лежит на полу у его ног, холодный и застывший, как зимняя равнина Ванахейма.
И дело заключалось не в том, что глаза его видели облик стигийца, настоящего стигийца, смуглого, черноволосого, с орлиным носом и тонкими бескровными губами. Нет, совсем не в том!
Стигиец, павший от его клинка, знал чародейскую науку! Чары, чуть не сгубившие Конана, леденящий мороз и смертельный холод, были способны обратить живого человека в камень, и это не являлось ни обманом, ни иллюзией! Конан понимал, что защитила его лишь магия обруча Дайомы; знание это казалось столь же точным, бесспорным и определенным, как и то, что солнце восходит на востоке, что трава зелена, вода мокра, а на деревьях летом распускаются листья.
Так кем же он обманут? Дайомой, заколдовавшей нож? Так, чтобы клинок без ущерба резал дерево, камень и плоть человеческую, но покрывался ржавчиной, испив крови чародея? Но об этом он знает только с ее слов… Может быть, надо проткнуть глотки сотне магов, чтоб нож сломался? Или хватит одного, но одаренного великой магической силой? Одного, но настоящего чародея? Более грозного, чем Гор-Небсехт?
В том, что стигиец – настоящий колдун, Конан не испытывал сомнений. Лишь опытный маг сумел бы обратить человека в камень, и лишь умелый чародей смог бы остановить Идрайна.
Тут, вспомнив о големе, Конан бросил взгляд на лицо серокожего и поразился: слуга, выпрямившись во весь свой гигантский рост, взирал на него с неприкрытой ненавистью и каким-то странным торжеством. Жуткий огонь пылал в глазах Идрайна, губы кривились в презрительной усмешке, и физиономия уже не выглядела серой, блеклой и равнодушной, как мгновением раньше: она багровела, будто тягучую холодную влагу в жилах голема вдруг заменили жаркой человеческой кровью. Кровью, что ударяет в голову, приводит в ярость, порождает жажду убийства… Убийства не по приказу, а по собственному желанию и прихоти.
Идрайн поднял огромный топор и шагнул к своему бывшему господину.
* * *На китайском столике бабушки Клавы тренькнул телефон. Ким чертыхнулся, помянув Нергалью Задницу недобрым словом, но подошел. Вдруг не Халявин, а Дашенька звонит? Вдруг ей необходим совет по поводу наследства? Или благотворительная консультация? Кого, положим, одарить, слепых либо безногих? Библиотеку Блока, зоопарк или Артиллерийский музей?
