Книга осенних демонов - Ярослав Гжендович
Он затянулся папиросой, превращая окурок в горящий ошметок папиросной бумаги, и попридержал дым пальцами. Бумага, вихрясь, полетела вниз, таща за собой серую ленту. Януш судорожно сжимал руками шершавую балюстраду, а его ноги наливались свинцом.
— А потом, — продолжал Биба разомлевшим от марихуаны, но уверенным голосом эстрадного балагура, — я на самом деле его увидел. Я был пьяный вдрызг, но в тот момент как раз очнулся. Я думаю, что на меня это не действует, потому что, когда он пришел, я лежал как бревно, весь забытый и жизнью, и Богом. А когда я очнулся, то увидел братана, который выглядел так, словно был из ртути. Он буквально блестел. Как робот из «Терминатора». Одну такую деваху он держал за руку, и они что-то там себе говорили. Лицом к лицу. Идиллия. Пастушка и робот Т-1000. А потом я увидел эту телку на факультете. Она ходила как ненормальная, со всеми ругалась, а через несколько дней исчезла. Кто-то говорил, что уехала за границу, кто-то, что нашла себе мужика, кто-то, что забеременела и бросила учебу, было только странно, что в ее комнате остались все вещи. Она ничего не взяла. А потом я видел ее фотографию в программе о пропавших. А потом то же самое случилось с моей Басей.
Януш внимательно посмотрел на него. Сердце его и лицо стали каменными.
— Та же песня. Какая-то вечеринка, мы немного поругались и, видимо, она встретила его. Такого, которого искала всю жизнь. Еще за день до этого я был этим избранником, а потом сразу — нет. Я бы поклялся, что никого подобного не припомню. Точно было много людей. После этой вечеринки мы расстались. Ни с того ни с сего. Мы должны были пожениться, я должен был сразу же поехать в магистратуру в Ирландию, и она вместе со мной в Корк. Все было решено, и вдруг — конец. Но ладно, случается. Но только Бася пропала. Ведь я знал ее стариков. Мы до сих пор встречаемся, но они ее больше не видели. — Он вздохнул и потер уголки глаз большим и указательным пальцами. — Потому я и хожу на вечеринки. Только это мне и осталось. И буду ходить, пока не найду его и не уделаю. Я думаю, что это серийный убийца. Вот так вот.
Он отвернулся от Януша с расплывшейся улыбкой, выражение его глаз было тяжелым, а веки нависшими и охваченными сном. В его взгляде уже не было ничего человеческого.
— Обкуренный студент, да? — произнес он протяжно голосом как из умирающего магнитофона. — Заправился какой-то гадостью и несет всякую чушь, да?
— Я тоже его видел, — сказал Януш, но его голос не был слышен. Ему было совсем не до смеха.
Он пошел за пальто и, ни с кем не попрощавшись, вышел. Домой он бежал.
Она была дома. Лежала в кровати и не обратила на него внимания. Слушала какую-то слащавую песню, которую он не знал. Открытая коробка от нового диска лежала перед ней на одеяле. Песня отзвучала до конца, а потом автоматически вернулась к началу, и мрачные, тоскливые звуки, от которых по спине бежали мурашки, звучали снова. И снова. И опять. Сильвия, бледная как полотно, с просвечивающими сквозь кожу синими венами и темными кругами под глазами молчала и неподвижно смотрела в потолок. Ее охваченный тоской разум блуждал где-то в небесах.
Won’t You die tonight for love
Won’t You join me in death
Won’t You die tonight for me
Won’t You join me in death.[9]
И так по кругу.
Прямо мороз пробирал.
Фоном сладко звучащее фортепьяно и тошнотворный бархатный голос, зовущий в какой-то ужас. Приторно-сладко.
В ванной валялись запачканные красным использованные косметические диски, белую раковину украшали мелкие, разбрызганные, словно горсть рубинов, капельки крови.
«У них идет из носа кровь, а потом они пропадают».
Его место давно было на диване в гостиной. Он лежал в бледном отсвете уличных фонарей и не мог уснуть. Перед глазами стоял обкуренный студент Биба, а в ушах звучал голос диктора, сухо произносящего полицейскую сводку: «…вышла из дома пятнадцатого ноября, одета была в красное пальто и черную шляпу. Последний раз ее видели…»
Пропадают.
Он наверняка не решился бы встретиться с Вероникой, если бы не эта война. Он тосковал, вспоминал, мечтал и думал о ней, но не звонил. Это слишком дорого ему стоило, но не звонил.
Война продолжалась каждый день, очередные скандалы возникали с ужасающим постоянством. Предлоги были такие, какие вообще не могли прийти ему в голову. Не говоря уж о том, что, если бы ему хотелось их начинать, ему это уже давно бы обрыдло. Но у Сильвии, казалось, были непомерные запасы ненависти и гнева. Она просто кипела этой неприязнью. Разница мнений могла касаться чего угодно. Если он говорил: «длинное», она говорила «короткое», если он — «сладкое», она — «соленое». Если он — «добрый день», то она — «доброй ночи». Она даже стала выглядеть по-другому. Поменяла прическу — пышные темные кудри обрезала коротко по моде и стала на макушке завязывать такой тугой узел, что он, видимо, сдавливал ей мозг. Даже напряженные мышцы изменили черты ее лица. У нее всегда были сжатые губы и холодные глаза. Если бы он с ней познакомился сейчас, то даже не пригласил бы на свидание.
Если она не маячила перед его глазами, то лежала в кровати или спала. У нее выпадали волосы, забивали раковину, она целыми клочьями вычесывала их щеткой. Трескались ногти. Она всегда носила с собой пачку бумажных платочков, чтобы остановить внезапно начинающееся кровотечение из носа. Она не собиралась скрывать, до он чего ее довел.
— За что ты меня, собственно, так ненавидишь? — как-то спросил он у нее.
— Нет. Я тебя не ненавижу, — ответила она в раздумье, словно смакуя и исследуя свои чувства. Не с возмущением и удивлением, что он вообще употребил такое слово. Не перечила. Не сказала: «Ведь я же тебя люблю, как ты можешь так говорить?!» Ничего подобного. Просто слово «ненависть» было не совсем емким. Неточным. Она хотела найти что-то более точно передающее
