Чёрные лебеди (СИ) - Ларсен Вадим
Краем глаза немой уловил движение в стороне. Беглянка снова поднялась на ноги. Снежные комья прилипли к её растрёпанным волосам, облепив сбившийся набок воротник не по размеру огромной накидки. Сделав два шага, она снова плашмя повалилась на снег. Пришло время помочь, и немой, надев лук через плечо, направился к отакийке.
Меченый теперь не опасен и Себарьян принял решение — неважно как сложится, но убивать человека, спасшего ему жизнь, или, по крайней мере, присутствовавшего при спасении действительно не стоило. Придавленный тушей мёртвого коня, с простреленной ногой и прибитыми к земле обеими руками, тот беззвучно смотрел вслед немому, будто немым был он сам.
— Эй… подай… — вдруг раздалось за спиной.
Немой повернулся. Взгляд Меченого изменился, и теперь в его зелёно-красных глазах читалась просьба. Ему удалось высвободить руку, но торчащая в запястье стрела не давала возможности двигать кистью. Касаясь кожаного ремешка, он силился ухватить его двумя пальцами, но те не хотели сжиматься.
— Эй… вспомни. Осенью на востоке… — прерывисто зашипел он, — …у оврага. Озеро… Дева Воды… помнишь? Графский племянник…
Себарьян остановился. Услышанное удивило его. Дорога вместе в десять дней, а он в клеймёном попутчике так и не признал того глупого паренька у озера.
Хотя, какое кому дело до чужих судеб? У каждого она своя. Что было — ушло в прошлое, что будет — знает лишь сумасшедший Птаха-звездочёт. В жизни немому попадались разные люди, большинство не оставляло о себе воспоминаний. Некоторые оставляли языки на его ожерелье, прочие забывались сразу.
К тому же тот лопух, которого он спас у лесного озера, был совсем ещё мальчик с мечтательным взором и розовеющими щеками, а сейчас перед ним изгой с изуродованным лицом, немощным телом и леденящим душу взглядом живого мертвеца. Ничего не осталось от наивного юнца, доверившего озёрной твари свою судьбу. Но если он действительно тот парень, то, как всё-таки людей меняет время и война. Может они этого хотят сами? Как бы там ни было, у немого появилась ещё одна причина не вешать язык этого человека на грудь рядом с другими, сохранив место для языков тех, у кого было меньше причин жить на этом свете.
— Подай… — снова повторил раненый, касаясь тесьмы непослушными пальцами.
Себарьян покосился на медальон, перевёл взгляд на Меченого. На его простеленную руку. Странно, рана тёмно-красная, почти чёрная, а снег под ней светло-голубой, цвета морской волны.
С западной стороны, куда уходила санная колея, раздался протяжный волчий вой. Девочка снова приподнялась. Но на этот раз ей не удалось встать на ноги. Почему-то Себарьяну не показалось странным увидеть дочь опальной Хозяйки Смерти в таком виде и в таком месте. Да ещё с этим получеловеком.
Но какое ему дело до чужих судеб? У него она своя.
Стоило поторапливаться, и немой поднял с мокрого снега медальон. Поднёс к глазам, посмотрел сквозь него на солнце. Камень покрылся испариной, на медной оправе застыл солнечный блик. Причудливо изогнутый достаточно крупный нефрит, а может даже изумруд походил на коготь взрослого медведя или большой волчий клык. Внутри камня брезжил свет. Словно крошечный костёр, запечатанный в холодной льдинке, в глубине когтя играло фиолетовое пламя.
— Дай сюда, — змеёй прошипел Меченый, пытаясь зубами вытащить из ладони стрелу. Но чем сильнее разгорался огонь в камне, тем быстрее затухали его болотные глаза.
Помедлив, Себарьян аккуратно связал порванную тесьму и надел медальон себе на шею. «Хороший подарок» — подумал он и коготь на его груди, окружённый ожерельем из высушенных человеческих языков, вспыхнул убийственным светом.
* * *На третий день поисков они вышли на след, и это было великой удачей. Бессонная ночь сменилась многообещающим утром, ветер стих и холодный солнечный диск, выглянув из-за скал, пустился в свой короткий однообразный путь. Праворукий не мог унять волнение.
— Почему? — спросил он.
Чуть заметные углубления в снегу почти сравнялись с покровом, и без сомнения то были следы конских копыт.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})— Левая задняя. Плохой баланс копыта, — произнёс немногословный горец, указывая на едва различимый след. Тулус уверял, он лучший следопыт в Кустаркане. Может, так и было на самом деле. — Конь устал, везёт двоих. К ночи догоним.
На незнакомой местности Праворукий ориентировался плохо, но понимал, следы ведут на юг.
— Куда? — всё же спросил он.
— Лысая пустошь, — сухо ответил горец.
Праворукий понимающе кивнул и подстегнул коня. Стоило спешить — преследуемый направлялся к реке. Лысая пустошь — пологий берег Омы — небольшой песчаный участок, где заканчивается горная гряда, и начинаются холмистые берега непроходимых кустарников и лиственных рощ, а это означало одно — на Лысой пустоши беглеца ждёт корабль.
К вечеру спустился холодный туман. Редкий, но неприятный. Под копытами хрустел примерзающий снег. Мороз крепчал, превращая капельки пота в крохотные льдинки. Горы остались позади, и теперь грязно-белёсая равнина, куда достигает глаз, сливалась с сизым пасмурным небом. Снежная мгла протянулась от горизонта до горизонта, и только редкие надутые ветром сугробы, словно волдыри на бледной коже, нарушали идиллию промозглой пустыни.
Вдали показалась точка, и шагов через сто выросла до размытого пятна на снегу. Бесформенное, чернеющее в туманной пелене оно, с приближением, стало походить на невысокий холмик и вскоре оказалось человеческой фигурой, распростёртой на грязном снегу. Сердце Праворукого забилось быстрее.
Шагов за двадцать в стороне, волчий силуэт растворился в уплотняющемся тумане. Праворукий чувствовал присутствие зверя. Он на ходу соскочил с коня и едва не упав, бросился к лежащему телу.
Волосы, некогда ярко каштановые с медным отливом, слиплись в мокрую паклю. Посиневшие руки связаны за спиной. Лицо обращено вниз и лишь подтаявшая от выдыхаемого воздуха ямка в снежном настиле указывала, девчонка жива.
Угарт подался вперёд, перевернул её, придерживая за спину. Наклонился как можно ниже, ухом почти касаясь посиневших губ, прислушиваясь к еле различимому дыханию. Развязал верёвку, и руки бессильно повисли вдоль тела. Две одинаково холодные сосульки-слезинки застыли в уголках тонких век. Голова запрокинута назад.
У Праворукого потемнело в глазах. Жилы на шее напряглись, вены вздулись. Он рукой ухватил податливые плечи и сильно прижал к себе, стараясь собственным теплом согреть холодное тельце, словно это могло что-то изменить. Он не слышал дыхания, чувствовал холод кожи.
— Не-ет! — взвыл по-волчьи. Вой эхом отразился в тумане.
Он сжал ледяную ладошку своей рукой, поднёс к горячим губам, дотронулся и вдруг дёрнулся, словно от удара. Принцесса открыла глаза. Тонкими пальцами коснулась его взлохмаченной бороды, судорожно вздрогнула. Широко раскрыв рот, задышала слабо, прерывисто, словно выброшенная на берег рыба. Её глаза наполнились слезами.
— Уг…ар…т, — шепнула едва улыбаясь.
Угарт Праворукий беззвучно плакал, и тяжёлая слеза катилась по его татуированной щеке.
Эпилог
Чуть окутает ночь снежный пик одеялом, Инквизитор восходит на вершину его. Ближе всех сейчас он к таинствам небывалым, К переходу из мира живых в мир другой. Так рождается то, что нетленно веками. На вершине её, Первозданной Шуры́, Наполняются силою древние камни. Инквизитор взирает на земные огни. Видит свет городов за глухим Синелесьем. Обиталища алчных, жестоких людей, Колыбель, запятнавшую доблесть бесчестьем. Нет ни силы, ни веры, ни мудрости в ней. Ровно в полночь восходит ночное светило, На вершине Шуры́ разжигая пожар. И огнищу она отдаёт свою силу, А костёр дарит ей раздуваемый жар. И Луна от такого пылает в зените, И Шура́ накаляется жаром костра. Пламя неба и тверди — то сила Ахита, И Верховный вбирает ту силу в себя. Наполняется ею, песнь заводит сурово. Знак Звериный горит у него из груди, И глаза смотрят внутрь, и смыкаются брови, Чешуя вместо кожи, медвежьи клыки. В ярком небе, расправив широкие крылья, Над Шуро́ю парит Инквизитор-Дракон. Мечет пламенем он, смотрит взором могильным, Чтобы грешных представить пред Великим судом.
