Дмитрий Баринов (Дудко) - Ардагаст, царь росов

Не обращая внимания на дружинников, охранявших его в течение всего боя, жрец обернулся вороном и перелетел Белизну. Ясень и его воины опешили, когда на их глазах чёрная птица превратилась в невысокого, с коня ростом, но длинного чёрного ящера. Чудовище шло на людей, разинув усаженную острыми зубами пасть. Оно не имело крыльев, не изрыгало огня. Но от его чёрного чешуйчатого тела, от четырёх мощных когтистых лап, от могучего хвоста, взметавшего снег, веяло нездешней, безжалостной силой. Ещё страшнее когтей и зубов ящера были его глаза, горевшие холодным синим огнём. В них не было ярости огненного змея — лишь неумолимость и всесилие смерти. Смерти окончательной и неотвратимой, ибо души, скатившиеся со стеклянной горы на дно преисподней, не ждала уже никакая жизнь, даже самая жалкая и мучительная. Их пожирал дракон, отец чёрного жреца.

Простые северянские парни застыли, опустив оружие, не в силах даже убежать. Ясень беспомощно оглянулся на волхвов. Вышата едва держался на ногах, поддерживая Милану, склонившую голову ему на плечо. Длинные распущенные волосы волхвини падали ей на лицо. Ящер, взглянув на северян, мотнул большой вытянутой головой: мол, уходите. Как просто: если слаб — не мешай злу. Кто тебя осудит, если отступил там, где не выстоял сам великий волхв Вышата... А вдруг и выстоит? Вот он достал из сумки кремнёвый нож — наверняка не простой... Может, чёрного змея другое оружие не возьмёт? Перун разит змеев каменными стрелами. А они, северяне, простые воины, не Громовичи небесные.

От Белизны до Почепа было дальше, чем до Медвежьей горы, и чары двух жриц доходили плохо. Зато доходил их мысленный зов. И Ясень услышал тихий, но настойчивый голос матери: «Ты что, сынок? Зачем я тебе отцовский меч дала?» И другой, девичий голос: «Ясень, милый! Это же гивойте! Просто гивойте!» Гивойте! Так называли будины больших, в локоть длиной, чёрных ящериц, которых они держали дома и поклонялись им, как домовым. А домашних ужей почитали не только будины, но и венеды.

Рука Ясеня, в растерянности теребившая пояс, вдруг легла на увенчанную кольцом рукоять меча. С этим длинным мечом его отец Лютослав бился под Экзампеем. И навеянное синими глазами могильной твари оцепенение разом прошло.

— Ребята, вы что, ящериц не видали? Это гивойте-переросток, вот и всё! А ну, в копья его, в топоры его! Перун-змееборец с нами!

Издав злобное шипение, ящер бросился на людей. Он мог бы мощными челюстями перекусить пополам любого из них, мог переломать кости одним ударом хвоста. Но сейчас на него разом обрушились удары семи рогатин и трёх топоров. Не ожидавший такого отпора, Визунас повалился на бок. Встать ему уже не удалось. Теперь его били прямо в незащищённое брюхо. Хвост перестал двигаться после удара топором по крестцу. Ясень всадил копьё в пасть змею, и, пока тот крушил зубами прочное древко, Лютич разрубил ему мечом шею. Ломая оружие, северяне без устали рубили и кололи, пока вдруг не обнаружили, что кромсают тело не ящера и не человека, а невиданной твари в чёрной человеческой одежде, с зубастой головой ящера и чешуйчатыми когтистыми лапами.

   — И от кого только такие родятся! — с омерзением сплюнул кто-то.

   — Не так родятся, как делаются, — возразила Милана, приводя костяным гребнем в порядок волосы. — Я вот природная ведьма, и твоя, Ясень, матушка тоже, так что из того?

   — Да знаю я этого ящеровича, — махнул рукой Вышата. — Нашлось кому его опекать да учить всем гадостям ведовским. И всё равно, кто бы он был без Гимбута и его людоедов?

   — Или Чернобор без наших старейшин, трусливых да угодливых? — подхватил Ясень. — Ох и перетряхнём мы Северу, дай только Даждьбог всякого добра и силы царю Ардагасту!

   — Спасибо вам, парни, что я хоть от чар передохнул, пока вы тут на ящерицу охотились, — улыбнулся Вышата, показывая на тело Визунаса. — Ну что, не так страшен змей пекельный, как его ваш Ясень малюет?

   — Я теперь с любого из вас, ребята, Перуна-змееборца напишу! — рассмеялся Ясень.

   — А с себя самого напиши Ярилу, — подмигнула Милана. — Тебя небось тоже девки любят?

   — Любят, да не все, — ответил с виду беззаботно сын Лютицы, но в глазах его появилась затаённая печаль.

В расписанном Ясенем храме две жрицы радостно обнимались, глядя в волховную чару. А на Медвежьей горе чернобородый ведун ударил по столу кулаком так, что и чара опрокинулась. Но тут же взял себя в руки. Главное — он ни в чём не замешан. По крайней мере, в глазах глупых поселян. Он умнее, а значит, сильнее всех этих царей, князей, великих и малых старейшин. Порвалась одна сеть? Сплетёт другую, ещё хитрее, и поймает в неё этих спесивых глухарей. Хозяином леса останется тот, кто знает его тайны, кто бы там ни величал себя владыкой лесных племён.

А в небе над Белизной Белый Всадник рассмеялся в лицо Чёрному:

   — Плохие твои бойцы, дядя, что с мечом, что с чарами.

   — Есть ещё одно поле боя — в душах смертных, и твоих бойцов тоже. Я там много чего оставил...

На горе над устьем Белизны были сложены костры. На них лежали тела росских воинов-венедов. Из росов-сарматов в бою никто не погиб, но их, прошедших сквозь земное пекло, уважали теперь даже больше, чем остальных воинов Солнце-Царя. Тела врагов бросили в болото или в полынью. Это даже не было глумлением. Ведь северные лесовики, забыв исконный обычай сжигать мёртвых, хоронили их по законам забытых лесных племён: на деревьях да в воде. Вот пусть и идут к чертям, своим союзникам, да к водяным. Лишь тело Визунаса сожгли сразу.

Перед Ардагастом, восседавшим на коне, стоял связанный князь Радвила. Его схватили в лесу разведчики-нуры, посланные в погоню Волхом. Без оружия, хотя и в панцире и медвежьей шкуре, князь выглядел жалко. Его голова опустилась на грудь, длинные рыжие усы уныло висели. Своей понурой массивной фигурой он напоминал медведя, посаженного в клетку. Радвила был уверен, что его сожгут живьём в жертву Перкунасу-Перуну и душам погибших, как поступали сами литвины со знатными пленниками. Но Рыжий Медведь не падал на колени, не просил пощады. На него смотрели пленные соплеменники, и единственное, что ему ещё оставалось в жизни, — это умереть достойно у них на глазах.

   — Повесить бы его на дубу или в болоте утопить. Литвины на нас каждый год в набеги ходят, хуже сарматов! — горячо убеждал царя Славобор.

   — Повесить! — вторил ему Сигвульф.

   — А ты что скажешь, князь? — обратился царь к Волху. — Твоим нурам они набегами не меньше докучают.

Седой Волк улыбнулся и разгладил вислые усы:

   — Литвинов много — от Сожа и Днепра до Немана. И воевать они умеют и любят. Покорить их трудно и долго. За убитого князя будут мстить всем племенем. А набеги... Мы на них ходим, они на нас. Это колдуны твердят: «Не мирись со змеиным племенем литовским». Почему? Эти хоть людей не едят. А вот земли у них свободной много.