Ханнес Бок - Черное колесо

– Быстрее! Нужно убираться отсюда!

Они сумели унести меньше трети груды. Прижимая добычу к себе, возвращались назад, чтобы прихватить ещё горсть. Мы вышли из помещения, держась поближе друг к другу. Проходили мимо входов в тёмные коридоры, светили в каждый из них.

Из одного отверстий донеслись писк и рычание. Кто-то направил туда луч фонарика, осветив множество белых существ, которые жались друг к другу, как змеи в гнезде в поисках тепла. Лица их были испачканы алым, они пищали и ухали, жадно рвали что-то красное, мокрое, но ещё узнаваемое. Глядя с отвращением, не веря своим глазам, ошеломлённые, мы услышали хруст костей и чмоканье.

И поняли, что для белых существ было важнее их сокровищ…

На нас они не обратили внимания. Пища для них была важнее опасности! Они не замечали наших огней, и по их реакции на звук я понял, что они слепы, как все подземные существа. Вот что приковывало их к острову!

Я подумал: давно ли они живут на острове, в глубине скал, без света, и как это объясняет их слепоту? Они боятся горячего солнца, оно обжигает их чувствительную кожу, и потому они выходят только ночью и добывают минимум, необходимый для жизни. От культуры своих предков они снова погрузились в звериное варварство!

И я подумал: не слепота ли побудила их вырвать глаза пришельцев и спрятать их среди сокровищ?

Смитсон, Чедвик, Бурилов и их спутники больше не нуждались в нашей помощи! И хоть я ненавидел Чедвика и презирал Смитсона, такой судьбы я им не желал!

Не стоит рассказывать, что мы сделали потом. Белое племя понесло гораздо большие потери, чем мы. Даже я схватился за пистолет. Потом мы отыскали дуновение чистого воздуха, ароматного, словно благовонное пламя. Мы дышали полной грудью и шли, пока не вышли на дневной свет, но не там, где вошли, а футов на двадцать выше.

Свет после пещер слепил глаза. Слышались какие-то странные тягучие звуки. Мы упали на песок и лежали без сил. Я был весь пропитан усталостью; но слишком силён был ужас перед белыми существами, оставшимися позади, и потому мы не стали задерживаться.

Не все из нашего отряда вернулись, но мы не собирались искать оставшихся. И не стали поджигать паклю и концы на берегу. Единственным нашим желанием было как можно быстрее покинуть это место. Гул над головами продолжался.

Мы набились в гичку, оставив шлюпку для тех, кто может ещё выйти из пещер.

26. ГИБЕЛЬ «СЬЮЗАН ЭНН»

Я понял, что предвещал этот устойчивый гул. Остров представлял собой гигантское слуховое устройство, его изогнутые стены улавливали и усиливали отдалённые звуки, недоступные человеческому слуху. Органное гудение означало приближение сильного ветра!

Глаза мои постепенно привыкли к свету, он был совсем не так ярок, как показалось мне вначале. Небо затянули тучи, и посреди однообразной серости быстро клубились более тёмные массы, как наступающие мрачные всадники.

Вода в фиорде беспокойно поднималась и опускалась, словно дышала. Из-за поворота выкатывались «волны. Неестественно тёплый ветер обнимал нас горячими руками. Теперь мы могли видеть „Сьюзан Энн“. Там поднимали на борт катер. Что-то помешало остальным последовать за нами на остров, и, глядя на южную часть неба, я понял, что. Грандиозная туча прижалась к горизонту, словно готовясь прыгнуть на нас. Она была зловещей, цвета поблекшей чёрной ткани.

Мы вышли из фиорда, и гудение осталось позади. Некоторые смачивали голову и лицо. Один из моряков бросил весло и принялся тереть глаза. Я подумал с беспокойством, что слепота белого племени может оказаться заразительной: разумеется, в грязи их пещер было немало инфекций.

Я вспомнил утверждение Флоры и леди Фитц, что сокровища покрыты ослепляющим порошком, но отбросил его. Если сокровища и ослепляют, то только в переносном смысле.

Тень на юге приблизилась и разлилась по грязной бумаге неба, как чернила. Ветер стал прохладнее, он озорно шевелил волосы и шумел в ушах. Рябь на воде сливалась в сплошные гряды, подхватывала нас и подбрасывала.

Некоторые гребцы трясли головами, словно вода попала им в уши. Один перегнулся через борт, набрал пригоршню воды и плеснул в лицо. Другой потерял весло и не мог найти его, пока оно не ударило его в грудь.

Порыв холодного ветра подхватил нас. Он был уже не озорным, а враждебным, и нас несло к коралловому рифу, под которым разбивался в полосы кружев прибой.

Мы развернули лодку и изо всех сил начали грести прочь от рифа. Ветер сносил нас назад, волны накатывались сплошными фалангами, потрясая пенными плюмажами. Чернота закрыла половину неба.

Теперь я отчётливо слышал гул, который раньше уловил и усилил остров, – звук, который слышишь в раковине. «Сьюзан Энн» развернуло по ветру. Стоявшие на палубе что-то кричали нам, но слова относило ветром. Мы спешили на шхуну, как крестьяне бегут к замку своего феодала, когда вторгается неприятель, и спотыкались о волны, как бегун спотыкается о камни и корни деревьев.

Из тьмы, как из открытых ворот чёрного дворца, вырвались ряды белопенных коней в бесконечном кавалерийском натиске. Они били в борта, ржали стеклянными голосами, разбиваясь о рифы, окатывали нас своей солёной кровью. Ветер звучал всё громче, это был уже не шум раковины, а вой, словно завывала сама темнота.

Мы оказались за кормой «Сьюзан Энн», всего в двадцати ярдах от неё. Ветер снова развернул шхуну, и она двинулась на нас, угрожая прижать к рифу и раздавить. Тросы удерживали её на месте, и гичка металась в узком пространстве свободной воды. На палубе продолжали кричать, но голоса срывались с губ и уносились прочь. Нам сбросили шторм-трап, и мы, поймав его, подтянули гичку к борту корабля.

Потом, по двое и по трое, мы поднялись по лестнице, взлетая вверх, когда волна подбрасывала гичку. У одного из моряков развязалась куртка, в которой он нёс сокровища, и в воду хлынул радужный поток драгоценностей! Белые руки пены жадно подхватили их; моряк беззвучно закричал, глядя вниз, но не прекратил подъёма.

Человек, поднимавшийся за мной, оступился, схватился за воздух и упал в гичку, повалив остальных. Волна, поднявшая лодку, окатила меня до пояса, и я едва успел вскарабкаться, чтобы не оказаться между лодкой и кораблём.

Вскоре мы были уже на палубе. Моряки тянули тросы, пытаясь закрепить гичку на шлюпбалках, остальные столпились вокруг. Ветер бил в лицо, прижимая нас к переборкам.

От неба осталась только серебристая полоска на севере. Стало темнее, чем в сумерки.

В этот момент все забыли, кто есть кто, все, кроме меня. Сжимая пистолет, я пробирался сквозь кольцо людей и остановился у борта, чтобы подобрать ещё один пистолет. Потом по наклонной палубе двинулся к носовой надстройке. Ванты гудели, как струны гигантской арфы: ветер играл на них похоронные марши. Я беспрепятственно прошёл в кают-компанию, перевёл дыхание и прежде всего побежал к Мактигу, а от него – к Бенсону и Пен.