Сергей Волков - Пастыри. Черные бабочки

– Чойко перынко зачила, ой, гуляй-гуляй! – весело пропела девчонка, и из рукавов ее куртки с лязгом выдвинулись вороненые трехгранные лезвия.

– Вы че, сопляки... – начал кто-то из бригады за спиной у Припуха. Там тоже лязгало и шуршало – торчки вынимали оружие, уж слишком жутко поблескивали кривые клинки в руках у белобрысого и уж слишком веселой была его желтоглазая подружка.

– Гаси их! – превозмогая из последних сил страх, заорал Припух и ткнул в пацана ножом, целясь в живот.

Удар его пришелся в пустоту, а в следующий момент бригадир уже тупо таращился на свою руку, лежащую на грязном полу. Кровь фонтаном ударила из обрубка, оставив широкую алую полосу на белом кафеле стены.

– А-а-а-а!! – многоголосый вой ударил в стены перехода, забился меж темных витрин ларьков, запертых дверей, и через мгновение замер где-то в самых дальних закоулках «Атлантиды».

– ...Бозолашки заживила, ой, гуляй-гуляй! – допела желтоглазая, ногой спихнула со своего клинка тело Мэнсона, выдувавшего кровавые пузыри из обметанного красным рта, и огляделась – все их противники без движения лежали в лужах крови.

– Замети! – распорядился белобрысый и принялся деловито рубить тела убитых торчков на куски.

– Не дорголь мамо печевью бить! – белозубо улыбнулась девочка и принялась за дело. Натянув на голову шапочку, она не глядя, на ощупь, вытащила из ранца черную высохшую собачью лапу и, обмакнув ее по очереди в кровь всех убитых, принялась вырисовывать прямо на полу колдовские знаки.

Закончив, не спеша вытерла лапу о кусок чьих-то джинсов, валяющихся в стороне, убрала обратно в ранец и вдруг жутко завыла, вздувая жилы на тонкой шее.

И тотчас же окрестности Курского вокзала огласились многоголосым собачьим воем. Он шел отовсюду – из темных дворов, из зарослей на задах магазинов, из квартир и подвалов.

– Ладо! – кивнул без улыбки мальчик и, перешагивая через куски того, что еще несколько минут назад было людьми, двинулся к железной двери в стене перехода. Буднично открыв ее вынутым из кармана ключом, он подождал свою спутницу, а когда она, насмешливо фыркнув, проскользнула мимо него в темноту, с грохотом захлопнул за собой. Прожурчал поворачиваемый в замке ключ, и в «Атлантиде» воцарилась воистину мертвая тишина.

Впрочем, стояла она недолго. С голодным лаем в переход ворвалась настоящая лавина, сплошь состоящая из оскаленных пастей, вздыбленных загривков, выпученных глаз и красных языков.

Собаки, призванные в подземелье неведомой силой, с жадностью набросились на останки торчков. Хрустели разгрызаемые кости. Псы утробно рычали друг на друга, вырывая куски мяса. Те, что послабее, поджав хвосты и жмурясь, лизали кровавые лужи на полу и подбирали то, что не съели остальные.

К пяти утра, когда в «Атлантиду» заявилась после ночного промысла бригада Тополя, в переходе возле «заляги» осталось лишь большое влажное пятно и запах.

Тяжелый, пугающий, терпкий запах смерти...

Над Терлецким парком плыли толстобрюхие, важные тучи. Апрельский дождик – это далеко не летний ливень, но и он в состоянии промочить все вокруг, особенно если идет второй день.

Граф Федор Анатольевич Торлецкий пребывал в состоянии мрачной меланхолии. От непогоды мозжило ноги. Телевизор с пугающей настойчивостью извергал исключительно плохие новости – падали самолеты, взрывались химические комбинаты, сталкивались автомобили. Люди гибли по всей планете, но особенно часто – в России.

Выключив дьявольский ящик, граф погрузился в размышления. Точнее, это были даже не мысли, а некие ощущения, давно уже присутствующие в сознании Торлецкого: как с Запада наползает на российские поля и перелески густой туман, поглощающий деревню за деревней, город за городом. И нету в стране сил противостоять ему, лишь горстка отважных пытается развеять мглу ярким, живым огнем.

В последнее время к этой безрадостной картине добавилась еще одна: как из московских недр лезет наружу чернильная, ледяная тьма, медленно, но верно затапливающая дома и переулки.

Граф поежился, и тут на стене вспыхнула красная лампочка, а в коридоре резко затрещал зуммер. Откинув плед, Федор Анатольевич встал, на всякий случай подхватил со столика «смит-и-вессон» и отправился открывать, уже предполагая, что за гости его посетили...

...Трояндичи выглядели уставшими. За несколько недель, что ребята провели в дороге, их лица осунулись, под глазами залегли серые тени. Одетые в мешковатые куртки и вязаные шапочки, они по одному выбирались из лаза в полу и сдержанно здоровались с Торлецким.

– Чайку с дороги? Или желаете подкрепиться посущественнее? – спросил граф, когда все трояндичи поднялись в бункер и крышка люка была закрыта.

– Некогда нам чаи распивать, Смарагдоокий, – сухо ответил Коловрат, – дело у нас. Ты помочь можешь. Если захочешь...

– Я, гм-гм... постараюсь, – уклончиво обронил Торлецкий, разглядывая ребят. Он чувствовал, что что-то в них изменилось, но никак не мог понять – что?

– Вещи у нас кое-какие завелись. Схоронить бы надо. – Субудай скинул синтепоновую плащовку, оказавшись под ней в кожаной безрукавке на голое тело. Причудливые татуировки оплетали его руки и плечи, а за спиной обнаружился кривой тесак, ножны которого были вшиты в жилет.

– Я так понимаю, что предоставить вам мое обиталище для хранения новообретенных вещей – это далеко не все, что от меня требуется? – иронично поинтересовался Торлецкий. Трояндичи тем временем разбирали оставленное снаряжение и оружие.

– Не все, – кивнула оторвавшаяся от своего квадратного рюкзачка Ния. – Нам Троянду надо найти. И убить. Но убьем мы сами, а вот где он...

И тут в гостиной раздался звонок телефона. Граф с помощью пульта включил громкую связь, дежурно ответил в прицепленный на воротнике микрофон:

– У аппарата!

Под сводами его подземного жилища зазвучал срывающийся голос Мити:

– Добрый день, Федор Анатольевич! Это Митя. Я нашел. Я нашел Троянду...

Перебирая узловатыми старческими пальцами черные вересковые четки, эрри Сенэкс задумчиво смотрел на огонь. Пламя плескалось в закопченной глубине огромного готического камина и казалось живым существом, разговаривающим с ним на загадочном, давно забытом языке жестов.

Гостиная скорее напоминала дворцовую залу. Тяжелые муаровые портьеры на окнах благородно поблескивали золотым шитьем. Начищенный до зеркального блеска наборный паркет работы самого Дольфино Чилетти отражал прихотливые завитушки потолочной лепнины. Сверкающая тысячами бриллиантов венецианская люстра каскадом застывшей воды висела посреди всего этого великолепия, соединяя реальность и отражение причудливым сросшимся сталактитом.