Екатерина Лесина - Хроники ветров. Книга цены

— Знаешь, в снеге есть что-то сказочное, мир точно становится чище, хотя это, конечно, глупость. Днем снег растает, и я снова буду барахтаться в грязи…

Уже барахтаюсь, поскользнувшись на полусгнившем пучке травы, с трудом удерживаю равновесие.

— В горах всегда снег. Мне бы очень хотелось показать тебе горы, настоящие, а не те, в которых мы были. Настоящие горы ни на что не похожи…

Зажмурившись, я представила Орлиное гнездо. Тонкие силуэты башен — отражение острых горных пиков, черный провал пропасти, не пугающий, а привычно-дружелюбный. Низкое-низкое небо, которое иногда кажется шершавым, а иногда до того гладким, что начинаешь думать о том, отчего звезды не скатываются вниз.

Звезды в пропасти — забавно.

Звезды похожи на снежинки, вот только не такие холодные…

— Почему ты не отвечаешь? Почему не вытащишь меня отсюда? Ты ведь слышишь, я точно знаю, что ты слышишь… почему тогда? Разве не чувствуешь, как мне плохо?

Собственный крик пугает, и рой встревоженных снежинок, взлетев с пушистой еловой лапы, сердито царапает лицо. А снегопад все усиливается и усиливается… наверное, я все-таки умру. Мысль не вызывает отторжения или желания бороться. Смерть — это покой, а я так устала идти…

Дверь возникла из ниоткуда, белая и стерильная, с простой металлической ручкой и предостерегающей надписью «Посторонним вход воспрещен!». Смешно… Страшно, но еще страшнее остаться среди мокрой степи и пушистых снежинок, которые отчего-то не тают на ладони.

Глава 9

Фома

Огонь робко пробует на вкус толстые, чуть сыроватые дрова, похрустывая золотистой корой, и раздраженно сыплет искрами, ненароком коснувшись смоляных капель. А Марк то и дело подбрасывает новые ветки, и Фома отворачивается, чтобы не видеть, как съеживаются длинные иглы, точно стремясь оттянуть неизбежное соприкосновение с пламенем.

— Все равно не понимаю, — Марк вытер пот. — Перемудрил чего-то генерал… вот ты сам веришь в то, что говоришь?

— Да.

— Ну… — Марк поскреб бороду. — А зачем? Ну что тебе с этой веры? И чего я… да все мы тут тратим время на эти собрания? Говоришь ты, конечно, красиво, да смысла в этом нету. И доказательств никаких.

— Вера не нуждается в доказательствах, — Фома чуть отодвинулся от разгорающегося костра. — Ты веришь, а остальное… приложится. Мне так когда-то говорили. И учили верить, только этому нельзя научиться и нельзя научить.

— Тогда зачем?

— Спроси Януша.

Марк отвернулся, к генералу он не пойдет. Никто не осмелится задавать глупые вопросы Янушу, или уж тем паче сомневаться в разумности его решений. Если Януш сказал, что новому миру необходима новая вера, чистая, не искореженная обманом и ритуалами старого, то все послушно будут делать вид, что верят.

Глупость, разве можно вот так, в одночасье, по чужому слову? Вот тому, что есть нечего и степь пуста, верят. В то, что зима приближается, тоже верят, равно как и в то, что многие эту зиму не переживут. Но это не вера, а понимание. Правда, несмотря на все понимание, никто не решается возражать Янушу, люди с терпеливой обреченностью ждут чего-то…

Быть может, это и есть истинная вера, когда наперекор здравому смыслу? По одному слову? И бог здесь совершенно не при чем, у этих людей уже есть бог, свой собственный, с непонятного цвета глазами и тремя желтыми полосами на погонах. Всеведущий и всевидящий… спасет и выведет, как прежде… а что до сих пор не вывел, так из-за болезни, вот выздоровеет и тут же всех спасет. А пока выздоравливает, люди согласны послушать и Фому.

Костер разгорелся, разросся, запылал жаром, и Марк, отодвигаясь еще дальше, пробурчал:

— Нет, ну не понимаю, зачем это надо… хотя если генерал сказал… ему ж виднее…

Вальрик.

Межсезонье — спокойное время, тянется медленно, нудно. Заполненные тренировками дни и пустые вечера. Вечера Вальрик не любил, потому как во-первых, скучно, во-вторых, появляются странные, беспокойные мысли. Правильно Ским говорит, чем думать, лучше выпить, да вот беда — пить Вальрик не умеет, он совершенно не чувствует вкуса, а напиваться ради того, чтобы напиться, значит проявить слабость. На слабость Вальрик не имеет права. Пусть он больше не князь, да и, если разобраться, никогда им не был, но титул — это еще не все. Кроме титула есть цель, пусть далекая и почти нереальная, но ведь никто не обещал, что будет просто.

И никто не предупреждал, что ему понравится… не жить — жизнь в казарме непривычна и неприятна, ему понравилось убивать. Сам момент ослепляющей ярости, и кровь, запах которой он слышит, и радость, чужая, но…

— Эй, столько думать вредно, — Ским был слегка пьян и весел, впрочем, за этим весельем Вальрику чудилась тоскливая обреченность человека, предчувствующего скорую смерть. — Чем больше думаешь, тем поганей жизнь.

Ским улегся поверх покрывала.

— Молодых видел? Имперцы… этих в первом же сезоне положат, ну и хрен с ними. Не жалко.

— Почему? — Вальрик видел новеньких лишь мельком, крупные ребята, правда размер и вес еще не все, хотя конечно странно, Ским с его дружелюбием и подобное высказывание.

— Потому, что имперцы. Стукачи, в лицо улыбаются, а за спиной… ты за языком следи, ладно? Я предупредил. Хотя, Валко, ты у нас и без того парень неразговорчивый, ну да оно и к лучшему.

Хлопнула дверь, нарочито громко, точно стремясь передать все раздражение вошедшего.

— Встать! — Яростный рев Гарро ураганом прокатился по казарме.

— Приперся, — пробурчал Ским, сползая с кровати. — Интересно, зачем? Глянь ты, сюда идет… надеюсь, я ничего такого не успел натворить.

Гарро остановился перед Вальриком и, ткнув толстым пальцем в грудь, рявкнул:

— Тебя, урода хилого, камрад Суфа видеть желает! Ну? Чего стоишь? Бегом!

От обычного тычка, которым Гарро подкреплял приказы, Вальрик увернулся, и спешил он не столько из желания угодить камраду Суфе, сколько потому, что предстоящая беседа обещала некое разнообразие. Ну и Гарро, конечно, злить не следовало.

Рубеус

Дождь. Скользкий камень щетинится редкими клочками-колючками белого лишайника, капли скатываются в трещины, собираясь в тонкие нити, которые в свою очередь сплетались в серую неопрятную ткань ручьев. Воды много. Мешает. Ветер мокрым псом жмется к ногам, не желая идти вперед. Дождь смывает следы и растворяет запахи, дождь помогает беглецу, но, несмотря на помощь, шансов у того нет.

Капли крови тают на камнях, сначала темно-багряные, чуть вытянутые, похожие на мелкие пшеничные зерна, потом светло-розовые, бесформенные, изуродованные влажной лапой ливня, потом… потом остается лишь едва ощутимый запах. Человек бежит вперед, падает, поднимается, расцарапывая ладони, и снова бежит, подгоняемый страхом и робкой надеждой на чуда.