Карина Демина - Наират-2. Жизнь решает все

И всего-то? Какой пустяк после всего времени, проведенного здесь! Если бы демонам было дело до Наирата, они явились бы по Туранову душу. Но по всему выходило, что даже железнозубые отвернулись от этой страны. Знак? Атонио в такие не верит.

— Крепко ты её, — произнес мэтр. — Силы не чувствуешь, в том и беда. Знаешь хоть, кто она?

Туран покачал головой. Нет, он не знал. Про спутника догадки были, а вот про девушку — вроде никаких. Горемыка слепая, которую в ином случае он бы пожалел в несчастье. Хотя… Узкое лицо, рыжие волосы. Глаза у нее зелеными быть должны. А движения — нервными, но плавными, как у чистокровки-хадбана.

— Я ее видел. Однажды.

— И я видел. Три раза, но давно. Ясноокая Ярнара, сестра Морхая из рода Сундаев, да пройдет его душа сквозь ресницы Всевидящего. Поговаривали, что она умерла. Но перед нами — натуральное опровержение. Получается, что на самом деле… На самом деле твоя находка может оказаться весьма полезной.

Аттонио почему-то перешел на полушепот.

— Бельт, говоришь… Тот самый Бельт. — Мэтр беззвучно барабанил пальцами по собственным морщинистым щекам. — Бельт Стошенский, человек из ниоткуда, примиренный в Гаррахе с самим тегином, теперешним каганом, а заодно с его несостоявшимся убийцей и волшебной спасительницей. Бельт, ак-найрум, искупавшийся в крови шадов. Новый любимец.

— Это ведь нам чем-то поможет?

— Надеюсь.

Девушка слабо заворочалась.

— Ну что, Туран, поиграем в демонов? — Аттонио подмигнул, но было абсолютно невесело. Совсем даже наоборот. — Не болтай лишнего, а лучше просто сиди и слушай.

Покопавшись в сумке, мэтр вытянул пару плоских камушков, которые отправил под верхнюю губу, и уже знакомый пузырек. Открыв его, сунул под нос девушке. Кислый запах достал даже до Турана. Несчастная заворочалась.

— Просыпайс-с-с-с-я! — Шипящий голос не мог принадлежать человеку, пусть и исходил из растянутых камушками губ. Они говорили, камушки, скрежетом и треском расходящегося гранита, звоном хрустальных друз и сипением воды, зажатой в толще. — Мы пришли за тобой!

Девушка распахнула рот в придавленном стоне, взмахнула руками. Аттонио взглядом отдал приказ, и Туран крепко прижал Ярнару из рода Сундаев к полу. Почувствовал под рукой мягкость груди. Всевидящий, как же пахнет женщиной, перебивает даже остатки вони из склянки…

— Говори, проклятая! — Аттонио хрипел ей в самое ухо. А потом вдруг прикусил мочку кривыми зубами!

Девушка завизжала бы, если б не Туранова ладонь.

— Не кричи в святых чертогах! На суд пришла, суд и получишь! Видим всю тебя даже сквозь дыры, сквозь разбитые зеркала Всевидящего зрим! Печи растоплены, потому не лги и отвечай правду про жизнь твою под Оком, про людей, окружавших тебя…

За следующий час Туран убедился, что каковыми бы ни были демоны, но люди стократ страшнее.

В дом на Высотней слободе Туран послал мальчишку, вручив ему пару медяков и запечатанный Аттонио свиток. Сам же, загодя добравшись до условленного места, спрятался в тени. Ждать пришлось недолго: Бельт Стошенский, палач шадов, нечаянный игрок и последняя надежда Турана, явился вовремя.

— Слушай сюда, сучий потрах, если ты…

— Слушать лучше тебе, — перебил Туран, вглядываясь в знакомое и мало изменившееся с Гарраха лицо. Всевидящий продолжал шутить, мешая колоду карт для бакани. — Три дня на мену. Приведешь склану к красному дому у хан-бурсы, который за трактиром «Четыре копыта», спустишь в старый колодец. Сам лезть не пытайся, будет хуже.

— Я сейчас кончу тебя прямо тут.

— Кончишь. — Туран достал из кармана сверток и бросил шрамолицему. — Но тогда вряд ли когда-нибудь найдешь свою женщину. Ей будет очень страшно умирать одной, внизу.

На ладонь Бельту выпала золотая цепочка с разноцветными камушками, тусклыми в вечерних сумерках.

— Вспомни. Ты обещал ей жизнь. Так сдержи слово.

— Урод, — процедил стошенский палач, обвивая цепочку вокруг пальца.

Ударит? Не глуп, но на грани. Разумнее было бы отступить, ведь все, что нужно, сказано. Но Туран остался, выдержал взгляд и даже усмехнуться сумел, скалясь ущербной пастью:

— Да, урод.

Мэтр Аттонио был гениален, но даже ему не удалось сотворить с лицом то, что сделал с Тураном Наират. Гниль расползалась внутри, выжирала остатки прежнего ДжуШена, заполняя каверны гноем гнева, страха, ненависти ко всему. Так и становятся Карьями, сказал когда-то Аттонио… Жалко, что шрамолицый все же не решился ударить.

И в тщетной попытке исправить хоть что-то, Туран сказал:

— Её никто не обидит.

Никто. Каким бы ни был исход затеи. Но шрамолицему об этом знать не полагается.

На выполнение зарока, данного еще будучи помощником палача, и ушла вся последующая жизнь легендарного Морошека Полстучка, ханмийского палача, в руках которого никогда не мучился ни один приговоренный. Болтали, что мастеру и целого удара не нужно, хватает и половины.

А еще баяли, что именно Морошек, тайно приглашенный в обход всех традиций и одетый в маску, казнил самого…

Триада 5.1 Элья

Не смерть ведет в Белый город, но жизнь.

Смотрите люди, предо мной

Тела, истлевшие в могилах…

Где шад, а где боец простой,

Я различить уже не в силах…[3]

Мечется внутренний крик, дробится эхом. И звуки падают камнями, слой за слоем надстраивая стены в черноте.

Знакомые стены. Желтые. Не песчаник, но желтые. И арка на месте. И золотарница. И спина в синей, промокшей от пота фракке. И нож в руке. Элья точно знает, что нужно делать.

И делает.

Теперь она не хочет этого, пытается задержать движение, цепляется за вязкий воздух, но усилия тщетны. Сейчас… вот-вот уже…

Нет!

— … не хрен сувать, куда не просят, — шепот. Злой и громкий. Близко. За стенкой. Стенка? Не желто-каменная — деревянная, висит перед глазами, но прикоснуться к ней не выходит — тело-колода неподвижное, чужое.

— Да ты послухай. Я же, ясень-хрясень, дело говорю!

Воздух спертый, дышать не получается вовсе. И сердце стои́т. Если так, то она мертва. А если мертва, то почему слышит? Почему чувствует запах стружки? Почему вообще способна осознать смерть?

— Гроб — оно для отвода глаз! Ежели тама трупяк был бы, он бы вже завонялся, ясень-хрясень. А раз не завонялся, то трупяка сталбыть и нету. А раз нету трупяка, значится, есть совсем другое, ясень-хрясень.

Нету! Нету трупа! Элья жива!