Макс Далин - Убить некроманта

— Шикарная дама!..

Людвига действительно не вырвало, когда он увидел Роджера. Хотя зрелище и у взрослого вызвало бы тошноту — редкостно мерзкий труп. В спальне. Полуодетый.

Людвиг на него смотрел с чистой мстительной злобой. Постепенно злоба сменилась брезгливостью, и он мне сказал:

— Всё, пойдём. Я насмотрелся.

Я не стал спорить. Слава Богу, ему не захотелось увидеть Розамунду.

Прямо из покоев королевы я пошёл к лошадям. Кадавры Людвига тоже не пугали. Он похлопал лошадь Питера по боку:

— Фи, пыльная. Чучело…

— Ты умеешь ездить верхом? — спрашиваю. — На пыльной и поедешь.

— Я умею, — говорит. — А это чья лошадь? Скелета?

— Нет, — говорю. — Моего оруженосца. Его убили.

Прищурился с ядом Розамунды. Ехидно спросил:

— Твоего любимчика?

— Моего товарища.

Людвиг погрустнел.

— Помоги мне сесть в седло, она высокая… Знаешь, они все говорили, что у тебя нет друзей. Вообще. О тебе никто не знает?

— Не рвусь рассказывать.

— А мне?

Пришлось пообещать. Мы с Людвигом бросили Скальный Приют на произвол судьбы, и в первый же день, по дороге, я ужасно много рассказывал. Я чувствовал, как наводятся мосты. Я был совершенно откровенен. Людвиг замучил меня вопросами, но у меня не было права не отвечать — иначе все эти мосты сгорели бы в одночасье.

— Мы едем в столицу? — спрашивал он. — Во дворец, да?

— Мы едем в одно местечко неподалёку от столицы. Там сейчас живёт твой брат — нужно забрать его домой. Он мал и, наверное, соскучился.

Корчил гримаску.

— А, сын деревенской ведьмы! Мне рассказывали…

Ну не весело ли, право!

— Она не ведьма. Просто девка, попавшая в беду.

— Ты её любишь?

— Нет. Но я люблю Тодда. И надеюсь, что ты…

— Я не буду его бить. Во-первых, он не принц. Во-вторых, мелкий ещё…

Он жалел мать. Время от времени на его лице появлялась такая тоска, что я чуял дыру в его душе не только Даром, но и собственными нервами. Он её жалел до острой боли, но не мог простить ей Роджера, несмотря на жалость и любовь.

Королевская кровь!

— Мама была королева, — говорил он, и я чувствовал привкус крови на языке. — Как она могла целовать этого гада? Она нас с тобой предала, Дольф, я понимаю. Роджер хотел меня убить, я знаю точно. Он так смотрел на меня иногда…

Я вспомнил переданные демоном мысли Роджера. Дурак-герцог думал, что наследник ему полностью доверяет. Ха!

— А кто теперь будет меня воспитывать? — спрашивал задумчиво.

— Я, наверное, — говорю.

Людвиг снова хихикал — так мило и так похоже…

— Не знаю. Вот ты почему не отругал меня, что я зову тебя «Дольф» и на «ты», а не «государь и отец мой» и на «вы»?

— Видишь ли, Людвиг, — говорю. — Я не слишком хорошо умею воспитывать детей. Ты уже достаточно взрослый, чтобы понимать, за что тебя надо ругать, а за что нет. Поэтому, если тебе покажется, что я должен начать ругаться, напоминай мне, пожалуйста.

Он расхохотался впервые за всё это время:

— Вот ещё! Да не стану ни за что!

В тот момент в этом смехе впервые мелькнуло что-то, смутно напоминающее любовь. А я сгорал от стыда за намерение избавиться от него, не видя его раньше, и от ужаса, что мог бы приказать убить его и даже не раскаяться в этом.

Я полюбил это дитя всеми оставшимися силами полусгоревшей души — за него самого и за Розамунду. В этом теле осталась в мире подлунном самая лучшая часть Розамунды. И когда мы остановились на ночлег в каком-то деревенском трактире, совсем так же, как всегда, когда Людвиг заснул раньше, чем его голова коснулась подушки, а я укрыл его своим плащом поверх одеяла…

Тогда я понял, что моя молодость кончилась. И эта мысль уже не могла ранить меня больнее, чем все прочие.

Кажется, на следующее утро Людвиг спросил, почему я не записываю своих мыслей в дневнике.

— Ведь обидно же, — говорит, — когда никто не знает о тебе толком. Всё кругом — сплошной обман, а правду и взять негде.

— Нет уж, — говорю. — Для подобной блажи я слишком занят. Может быть, продиктую воспоминания для потомков, когда состарюсь.

Хихикает:

— Когда ад замёрзнет…

— А если и так? — говорю. — Великие короли не оставляют мемуаров. Это дело старых полководцев, продувших войну, и опальных вельмож.

Но это из-за Людвига я всё записываю. Он просил правды — я пишу правду. Я пишу уже целую неделю — с тех пор как Оскар сказал мне… И боюсь, я уже не успею подробно описать события, которые происходили потом.

Не рассчитал чуть-чуть. Но в общих чертах.

Я правил двадцать шесть лет.

С тех пор как я убил Роджера, в Междугорье больше ни разу не было ни бунта, ни гражданской войны. В ту же осень я закончил создание Тайной Призрачной Канцелярии и с помощью духов узнавал о любой крамоле раньше, чем она успевала стать опасной. Я видел страну насквозь, будто она была стеклянной. Мои подданные называли меня вездесущим демоном — и я был вездесущим демоном, но в моём Междугорье наступил порядок.

За время правления я выиграл только одну войну, но приобрёл репутацию ночного кошмара соседей, и послы сопредельных держав мне под ноги стелились. Я заключил множество отличных договоров, которые пригодятся моим преемникам — если те не будут щёлкать клювом.

В Междугорье наступил мир и покой. Жизнь была сравнительно недорогой и достаточно безопасной. Междоусобные склоки прекратились. Я нажал на монахов Святого Ордена, они пищали, но согласились — и теперь выделяли седьмую часть храмовых доходов на содержание госпиталей и домов призрения.

Мои подданные меня так никогда и не полюбили. За время правления на меня совершили в общей сложности с полсотни покушений. Точнее я не считал. Хотя подсчитать, вероятно, было бы интересно.

Скальный Приют теперь считается проклятым местом. Когда я проезжал мимо в последний раз, видел деревья, которые выросли перед воротами. Вероятно, если войти в них, найдёшь брошенные кости убитых вампирами, проросшие травой. Никого из живых туда нынче не заманишь никакими сокровищами… Хотя всё ценное, я думаю, всё-таки разворовали. О Розамунде никто не вспоминает — это страшная и закрытая тема. Королева умерла. И всё.

Не вспоминает никто, кроме меня. Я украдкой от всех, включая Людвига, ставлю свечи за упокой её души. Дико и смешно, но я тоскую по ней до смертной боли. Я жалею о том, что сделал с ней, жалею, несмотря ни на что. Нас связывали слишком тяжёлые цепи; они приросли к душе, и мне пришлось откромсать слишком большой кусок души, чтобы освободиться.

Королю не годится жить вдовцом, увы. Я женился на младшей дочери короля Заболотья, Ангелине. Она принесла моей короне великолепные земли на берегу Зелёной реки и Чернолесье — шикарное приданое. Она была очень хорошенькой, полненькой, беленькой, доброй и глупой девушкой. Вела себя эта милашка довольно приемлемо, но любить не умела, так же как не умела и думать. Покорная, тёпленькая гусыня.