Вероника Иванова - Раскрыть ладони

— Не думай о них, Мэл. Они выбрали свою дорогу, мы шагаем по своей.

— Но мы будем виноваты в том, что…

Отцовская ладонь сжала мое плечо.

— Никогда. Слышишь? Никогда не вини себя в чужом зле. Богачка может ведь и сдать воришек Городской страже, чтобы они получили законное наказание.

— Но ты сказал, что…

— Да, скорее всего, она отдаст приказ убить.

— Почему ты так решил?

Он помолчал, глядя в сторону, на уходящий в темноту коридор.

— Я не видел ее лица, это верно. Но зато слышал голос. Наша нанимательница из породы людей, которые действуют по одним им ведомым правилам, а чаще и вовсе без правил. Деньги и власть, знаешь ли, быстро уверяют человека во всемогуществе и вседозволенности… Ладно, не будем сейчас об этом говорить. Согласен?

Киваю. Конечно, не будем. И так что-то жутковато становится… Это все мое воображение. Получило подходящую игрушку и разыгралось. Сразу стали мерещиться зловещие тени, холодное дыхание призраков, текучие лужицы…

Стойте-ка. Дыхание мне не чудилось. Невидимые занавеси и впрямь колыхнулись, натянулись, словно зацепленные кем-то или чем-то, и отпрянули назад, то ли разорванные, то ли освободившиеся самостоятельно. Надо сказать отцу. Он не особенно прислушивается к моим рассказам о нитях, висящих повсюду, но и не оставляет совсем уж без внимания.

А почему я подумал о лужице? Опускаю взгляд. Точно! Мы же стояли на сухом месте, а теперь у ног отца явственно заметно мерцающее в отсветах лампы озерцо. И не только у ног, но и на них…

— Прочь!

Отец толкает меня так сильно, что я не могу сохранить равновесие и падаю, откатываясь на несколько футов дальше по коридору.

— Па?

Он стоит неподвижно и напряженно, словно пытается что-то понять или услышать.

— Уходи!

— Что случилось?

— Скорее!

Теперь лампа хорошо освещает его лицо, и я вижу то, чего никогда не ожидал увидеть. Страх. Но страх не за собственную жизнь, а за… Мою.

— Па…

— Если ты не уйдешь…

Я умру. Это понятно. Но от чего?

Мне тоже становится страшно. Я растерянно еложу по скользким заплесневелым плитам пола, но ухитряюсь подняться. Примерно в десяти шагах от отца. Карлин стоит, безвольно опустив руки, с кончиков пальцев которых… Капает кровь.

Нет, не только с кончиков. Она просачивается через кожу. Через всю кожу: темные пятна проступают на штанах, на рубашке, ткань намокает все больше…

— Ухо… хр-р-р…

Красная полоса поднимается по шее отца. Глаза, уже невидящие, плачут кровавыми слезами. Лица больше нет, осталась только маска, но не карнавальная, с замершими раскрашенными чертами, а живая. Текучая.

Надо бежать. Вот только ноги, сволочи, не слушаются. Еще стена некстати оказалась за спиной. И взгляд не хочет отрываться от кровавой статуи, еще несколько вдохов назад бывшей моим отцом. Собрать последние силы, повернуться и…

Не успеваю, потому что еще ничего не закончено. Вслед за кровью на лицо выползают темные, почти черные, масляно блестящие капли. Неторопливо собираются вместе, трутся бочками, сливаются в лужицу, похожую на ту, на полу, но не гладкую, а…

Медленно и лениво рождается новая маска, ничем не напоминающая отцовские черты. Высокие надбровные дуги, тонкий прямой нос, острый подбородок. Из лужицы выступает лицо. Очень красивое и… вне всякого сомнения, женское!

Веки вздрагивают, поднимаются… Под ними нет ничего, кроме той же вязкой и густой жидкости, но я чувствую: на меня смотрят. Неотрывно и внимательно.

Узкие губы вздрагивают, приоткрываются. Тишина остается тишиной, и все же, я слышу. Всей кожей собственного тела.

— Я иду за тобой… Жди…

А потом черты маски вновь начинают течь, лужица сжимается в шар и…

Словно оттолкнувшись от отцовского лица, бросается ко мне.

Все происходит так быстро, что успеваю только выставить вперед руки с растопыренными пальцами, словно надеюсь закрыться. Щит плоти, раскаленной изнутри, разве он способен спасти? Оказывается, да.

Комок разбивается, еще не успев столкнуться с моими ладонями. Разлетается каплями, одна из которых… Все-таки добирается до моего лица, принося с собой мгновенное и мерзкое онемение. Я тру щеку, тру отчаянно, но безрезультатно: все остается при мне. И горе, и ужас, и боль.

Их так много, и они такие сильные… Намного сильнее меня. И все, что я могу, только крикнуть:

— Отпустите!..

— Дурной сон?

Он сидит на подоконнике. Куртка накинута на плечи, и только по одной этой детали можно предположить, что демон все-таки ложился спать. Иначе зачем бы ему понадобилось избавляться от не слишком пригодной для сна одежды?

— Да.

— Я понял, услышав ваш… крик.

Ах, он еще и спокойно смотрел, как меня мучают кошмары? Хочется спросить, получил ли удовольствие от увиденного, но с моих губ слетает обиженное:

— И чего не разбудил?

— Посреди ночи?

Растерянно пялюсь на рассветное небо за плечами демона.

— Уже утро.

— А мне казалось…

— Со снами так всегда, — машет он рукой. — Длятся считанные мгновения, но выматывают так, словно провел в них не меньше недели, и всю без отдыха.

— Так и надо было…

— Разбудить?

Демон несогласно качает головой.

— Лабиринты Полночного Замка нельзя рушить по собственному усмотрению. Как бы этого ни хотелось. Потому что когда человек закрывает глаза, он тем самым разрешает своей душе немножко побыть свободной от тела. Но свобода, разумеется, не полная. Между плотью и духом остается протянутой тоненькая нить, тропинка, по которой можно вернуться. Потому если нарушаешь чужой сон, можешь разорвать эту ниточку. И что тогда получится?

— Душа не вернется?

— Увы. Правда, случается и так, что она сама не желает возвращаться… Но чаще души оказываются благоразумными дамами и решаются всего лишь увеличить время прогулки, но не отказываться полностью от возвращения.

А я был бы не против расставания. Насовсем. Только моя душа оказалась такой же трусливой, как и ее хозяин. Вернулась. Но зачем? Я ведь не просил.

Ладно, раз уж проснулся, надо вставать, потому что оставаться в постели тоже нет никакого смысла. Кажется, у меня было одно неотложное дело намечено… Ну да. Отправление за Порог. Мое собственное.