Марина Дяченко - У зла нет власти

Я, конечно, не спрашивала, о чём они говорили с Обероном. Максимилиан после этой беседы сделался насмешливым и самоуверенным, почти как в старые добрые времена. Он то раскачивал лодку, чтобы напугать меня, то брызгал холодной водой, а однажды засунул мне за воротник трепещущего живого карася. Он вёл себя как мальчишка-двоечник, он был такой шумный и наглый, что я заподозрила неладное.

Мне удалось застать его врасплох во внутреннем дворике замка. Не то чтобы я специально его подлавливала — нет; просто я заглянула туда, а Макс сидел, скрестив ноги, перед клумбой, на которой раньше росли семечки правды. Перед ним из глинистой почвы торчала сухая чёрная ветка. Он смотрел на неё так напряжённо, с таким ожиданием, что мне сделалось не по себе.

Но Максимилиан уже меня заметил. Быстро поднялся, отряхивая штаны:

— Чего тебе, маг дороги?

Я ничего лучшего не нашла, как пробормотать «Извини» и попятиться к выходу.

— От твоей проклятой деликатности не знаешь куда скрыться. — Его пальцы подрагивали. Жуткие пальцы, будто скрюченные птичьи лапы.

Он помолчал минуту. Потом начал, глядя исподлобья:

— Они не отпускают меня. И вряд ли уже отпустят. Я ведь, знаешь… Когда ты пыталась пришпилить меня этой своей Швеёй, я был на самом верху мира и все кругом — мои марионетки. И одновременно я понимал, что это вывернутый мир, я-то в воронке, вроде ловушки муравьиного льва. И — всё, приехал. Все эти мертвецы — это я, а я всего лишь — сборище мертвецов…

Его пальцы задёргались сильнее.

— Макс, слушай…

— Да погоди, сейчас два слова скажу, и всё. Больше никогда не вернёмся к этой теме. Оберон… Его величество рассказал мне о некромантии такое, чего я сам никогда не знал. Я, наследник поколений великих некромантов! Потому что изнутри этого не понять. Как ты не видишь без зеркала своих глаз. Я вроде бы выплыл, в последний момент выскочил из этой истории, но вот гляну на тебя… и вижу Лесного воина. Или дракона этого. Или… Ну ладно, хватит.

Он перевёл взгляд на сухую веточку, торчащую из земли:

— По идее, эта штука когда-нибудь может зацвести.

— У неё, по-моему, и корня нет, — неуверенно заметила я.

— Нет. И не надо… Ты мне скажи: почему мы втроём не забыли Оберона? Ты, я, принц-деспот?

— Его величество объяснил тебе…

— Нет. Я и так знаю. Не забыл Оберона тот, кто помнил о нём каждый день. Не отвлекаясь на мелочи. Принц-деспот его ненавидел и каждый день мечтал отомстить. Я… как раз много думал о… короче, наш с ним разговор там, на кладбище, не шёл у меня из головы. А ты… Просто потому, что ты его помнила. Он был для тебя важнее каждодневной суеты… Как-то так.

Над внутренним двориком кружились озёрные чайки. Максимилиан снова уселся, скрестив ноги. Поглядел на меня снизу вверх:

— Я не превратился во вселенское сборище мертвецов потому, что помнил Оберона. И потому, что ты была рядом. И, короче говоря… в любое время, когда захочешь прийти в Королевство, — найдёшь меня в моём замке. Я буду рад.

— Когда эта штука зацветёт, дай мне знать, — помолчав, сказала я.

Он ухмыльнулся:

— Обязательно.

Саранча полностью рассеялась: частью убралась обратно в пустыню, частью сгинула неизвестно где, и только груды песка отмечали то место, где погибли кочевники. Вернулись беженцы, пришли с обозом женщины и дети. Сын Гарольда Елен поначалу не узнал отца: Гарольд сбрил седую бороду и очень коротко остриг волосы. Так он выглядел гораздо моложе. Я сказала ему, но он только печально улыбнулся.

Ланс вернулся в русло и сразу же обмелел: наводнение не прошло для него даром. Но пошли дожди: в верховьях речки, говорят, просто ливни бушевали сутки напролёт, и Ланс оживился.

Я пыталась найти Швею, но горы песка и пепла завалили склон, на котором я её потеряла. Оберон узнал о моих поисках и очень рассердился. Я объяснила, что ищу Швею только для того, чтобы вернуть Лансу; тогда он сообщил мне очень холодно, что волшебный меч исчезает сам, когда надобность в нём пропадает, что Лансу Швея без надобности и чтобы я выкинула это из головы.

Город сильно пострадал от наводнения, но всё лучше, чем нашествие Саранчи. День и ночь работали люди: выносили экспонаты из Музея Того, что Следует Помнить. Просушивали, чинили, вычищали от ила. Никто не сговаривался: после того, что случилось с Королевством, музей вдруг стал самым важным местом на земле.

Все чувствовали себя неловко. Время от времени приходилось слышать: «И как я мог забыть короля! Эх, колдовство, будь оно неладно!» Появилась традиция памятных досок: их выставляли у дверей дома и записывали, что в голову взбредёт: от списка покупок на день до имён давно почивших родственников.

В кабинете Оберона навели порядок и расставили мебель. Явилась, откуда ни возьмись, крыса по имени Дора и начала мести стол метёлкой из перьев. Хвост её был привязан к спине, чтобы ненароком не опрокинуть чернильницу.

Отстраивались предместья. С каждым днём поднимались новые крыши, распахивались вытоптанные поля, в порт приходили корабли с товарами, и однажды вернулся Уйма в огромной золотой короне: вспомнив Оберона, людоеды усовестились, и Уйме удалось призвать их к порядку. Теперь он снова был королём Уймой Первым — правда, прозвище Вегетарианец он потихоньку отменил, чтобы не огорчать подданных.

По случаю возвращения Уймы устроили бал — первый бал после войны. Играли музыканты, ломились столы в большом зале, горожане разоделись в лучшие одежды. В день бала меня разыскала Эльвира.

— Лена, я кое-что хочу тебе показать…

Недоумевая, я пошла за ней в дальнюю комнату, где громоздились сундуки, пахло высушенной лавандой и стояло у окна большое зеркало.

— Примерь, — сказала Эльвира.

На сундуке лежало платье из тех, что носят принцессы. Невесомая ткань потекла между пальцами, когда я коснулась подола.

— Тебе будет впору, — сказала Эльвира, пряча глаза. — Ты так выросла…

Я хотела сказать, что в штанах и кожаной куртке мне удобнее, что я маг дороги, а не какая-нибудь фифа. Но вдруг, невесть почему, мне очень захотелось надеть это платье. Один раз примерить.

И вот я пришла на бал, отражаясь во всех зеркалах и не узнавая себя. Взгляды волочились за мной, как нити на изнанке, от этих взглядов горели уши и щеки. Принц Александр поцеловал мне руку — и с этого момента всё вокруг вертелось, будто в тумане, я, кажется, даже с кем-то танцевала и даже не запуталась в подоле платья…

Оберон сказал, что я выросла. Теперь я сама это чувствовала — как человек, который в один прекрасный день ударяется головой, забыв пригнуться в дверях.