Цена весны (ЛП) - Абрахам Дэниел М. Л. Н. Гановер
— Потому что, — начал Маати и замолчал. Потому что она беспокоилась о нем? Потому что не боялась его? Все, что он мог придумать, звучало неправдоподобно.
— Мне кажется, она хотела, чтобы ее нашли, — сказал Ота. — И нашел именно Маати.
Идаан одобрительно крякнула. Эя нахмурилась, но потом медленно кивнула.
— Почему она может этого хотеть? — спросил Маати.
— Потому что твое внимание — признак статуса, — ответила Эя. — Ты — учитель. Дай-кво. Тот, кому ты больше уделяешь времени, — твой любимчик, остальные — нет. И она хочет доказать себе, что может забрать тебя от меня.
— Идиотизм, — сказал Маати.
— Нет, — странно мягким голосом сказала Идаан. — Обычная детская ревность.
— Примерно это и происходит, когда ты выращиваешь дочку, — согласился Ота. — Эя поступала так же, когда ей было двенадцать зим. Но, если я прав, это изменяет все. Я не хотел говорить это перед Аной-тя, но если твой поэт действительно залегла на дно, я не верю, что мы найдем ее раньше весны. Она может найти новых союзников, или, используя андата, угрожать людям и получать от них все, что захочет. В самом лучшем случае мы сможем найти ее к Ночи свечей.
— Только в том случае, если она захочет, чтобы ее нашли, — сказал Данат.
— Значит надо угадать, где она ждет, — сказал Ота. — Нет сомнений, что она ждет там, где Маати будет искать ее.
— Не знаю, — сказал Маати. — Школа, может быть. Она может вернуться туда.
— Или лагерь, в котором мы ее потеряли, — предположила Эя.
На мгновение в комнате воцарилась тишина. Решение было принято, и Маати мог точно сказать, что все это знали. Утани подождет. Они будут охотиться за Ванджит.
— Лагерь ближе всего, — сказал Данат.
— Ты можешь послать одного из стражников на север с письмом, — сказала Эя. — Даже если у нас не получится, это не означает, что, пока мы пытаемся, нельзя организовать настоящую облаву.
— Я пошла собирать остальных, — сказала Идаан, вставая из-за стола. — Нет смысла тратить дневное время. Данат-тя, не скажешь ли нашему вооруженному эскорту, что мы уезжаем.
Данат жадно допил остаток чая, принял позу подчинения указанию тети, и встал. Спустя несколько мгновений в комнате остались только Ота, Эя и Маати. Ота откусил от яйца и уставился в никуда.
— Ота-кво, — сказал Маати.
Император оглянулся, его бровь поднялась, с вопросом и вызовом. Маати почувствовал, как грудь сжало, словно колючей проволокой. Остаток завтрака он молчал.
К неудовольствию Маати, Ашти Бег, Большая Кае и Маленькая Кае предпочли остаться. Это было логично, и хозяйка была более чем счастлива получить серебро Оты в обмен на обещание позаботиться о них. Тем не менее Маати хотел бы, чтобы они поехали с ним.
Лодка императора оказалась даже меньше той, которую нанял сам Маати. Одного из стражников послали на север с письмами, которые поспешно написал Ота, другого — на юг. Половина остальных осталась искать вторую лодку, купить припасы и последовать за ними. И, тем не менее, когда маленькое суденышко отплыло от берега, на нем было тесновато.
Ота стоял на носу, Данат — рядом с ним. Идаан взяла на себя обязанность присматривать за ослепленными Эей и Аной. Маати в одиночестве сидел на корме. Небо подернулось туманной дымкой, речной воздух пах гниющими листьями и осенью. Печь ревела, колесо шлепало по воде. Высоко над ними два гусиных клина направлялись на юг, расстояние сделало их наглые и неприятные крики прекрасными.
Его гнев прошел, и Маати скучал по нему. Все его фантазии о том, как Ота Мати будет извиняться, как Ота Мати будет унижаться перед ним, растаяли, как сахар в воде, когда он встал с императором лицом к лицу. Маати чувствовал себя маленьким и одиноким; возможно, так оно и было. Он потерял всех, за исключением, возможно, Эи. Ирит ушла, и самое мудрое для всех них — поступить так же. Он не мог себе представить, что Большая Кае и Маленькая Кае когда-нибудь вернутся к нему. Ашти Бег однажды уходила, и сейчас ушла опять. И Ванджит. Вся его маленькая семья исчезла.
Его семья. Голос Ашти Бег вернулся к нему. Ванджит, Ясность-Зрения и необходимость в семье.
— О, — сказал он чуть ли не раньше, чем понял, что имел в виду. И добавил: — О.
Маати, шатаясь, пошел на нос, хватаясь за ящики кончиками пальцев, чтобы не упасть. Ота и Данат повернулись, услышав его, но не сказали ничего. Маати, тяжело дышащий и странно ликующий, подошел к ним. Похоже, его улыбка удивила их.
— Я знаю, куда она пошла, — сказал он.
Глава 27
Удун был речным городом. Городом птиц.
Ота помнил, как первый раз приехал в него с рекомендательным письмом в рукаве от человека, которого недолго знал несколько лет назад. После стольких лет жизни в восточных землях он словно попал в сказку. Город пронизывали каналы, на больших каменных набережных было не меньше народу, чем на улицах. Большие горбатые мосты, на каждой стороне которых были вырезаны ступеньки, поднимались в небо, давая возможность проплыть под ними самой высокой лодке. Ветки деревьев, росших на берегах, сгибались под тяжестью ярко окрашенных крыльев, клювов и тысячи видов песен. Уличные тележки продавали еду и питье, как и везде, но к каждому бумажному стаканчику с рыбой с лимоном, к каждой тарелке с рисом и сосисками, прилагался пакетик из цветастой материи.
Открой пакетик, и посыпятся зерна, а через удар сердца появятся птицы. Только богини судьбы знают, какие птицы прилетят к тебе. Зяблики для любви, воробьи — для боли и так далее, и так далее. Здоровье, рождение, смерть, любовь, секс и тайна — все они изложены перьями и голодом для тех, кто достаточно умен, чтобы понять, или достаточно доверчив, чтобы поверить.
Дворцы хая Удуна раскинулись над самой рекой, барки исчезали в казавшемся бесконечным черном тоннеле и потом выныривали на свет. Нищие пели песни с плотов, их ящики для подаяний плавали рядом. Печи огнедержцев испещряли поверхность воды зеленым и ярко-красным; такого Ота не видел нигде. А постоялым двором с маленьким садом владела женщина с лисьим лицом и белыми прядями в черных волосах.
Здесь он начал заниматься благородным ремеслом, стал посыльным и ездил по миру, привозя обратно письма для Дома Сиянти; здесь он спал на постоялом дворе Киян. Тогда он знал все города и многие предместья, но Удун всегда оставался чем-то драгоценным.
А потом пришли гальты. Уже потом рассказывали, что река целый год вымывала из руин трупный запах. Тысячи мужчин, женщин и детей умерли в самой кровавой бойне из всех, произошедших в ходе войны. Богатые и бедные, утхайемцы и рабочие — гальты не щадили никого. Выжившие бросили город, превратившийся в могилу, оставив его птицам. Удун умер, и среди бесчисленных жертв были родители поэта Ванджит, ее родственники и какая-то часть души.
Так что, утверждал Маати, сейчас она должна вернуться именно туда.
— Правдоподобно, — сказала Эя. — Ванджит всегда считала себя жертвой. Это помогало ей играть свою роль.
— Как далеко отсюда? — спросил Данат.
Ота, который и так был был наполовину в прошлом, стал вычислять. До Утани шесть дней плавания на паровой лодке. Удун где-то в неделе езды — или десяти днях ходьбы — от Утани на юг…
— Она может оказаться там через три дня, — сказал Ота, — если знает, куда направляется. Здесь более чем достаточно ручейков и мелких речек, впадающих в Киин. Так что вода — не проблема.
— Если мы отправимся сейчас, мы можем оказаться там раньше ее, — сказала Идаан, глядя на реку.
— Мне кажется, что лучшая ставка — лагерь, — сказал Данат. — Там она разделилась с другими. Они оставили палатки, как-никак убежище. И не надо никуда идти.
Маати начал было возражать, но Ота поднял руку.
— Это на реке, — сказал он. — Мы остановимся и посмотрим. Если она была в лагере, мы сможем это сказать. Если нет, мы потеряем только полдня.
Маати выпрямился так, словно решение его оскорбило, повернулся и пошел на корму лодки. Время не пощадило его. Толстый слой жира стиснул грудь и живот. Кожа была серой там, где не раскраснелась. Длинные волосы Маати выцвели, стали нездорово-желтыми, а движения — затрудненными, словно он каждое утро просыпался усталым. А его разум…
