Вик Разрушитель (СИ) - Гуминский Валерий Михайлович

Появился официант с подносом. Молча расставил заказы и с поклоном удалился.

Булгаков машинально покрутил в руках сигару и сунул ее в нагрудный карман пиджака, а вот коньяк пригубил. С прищуром посмотрел на мою удивленную физиономию, которую я, впрочем, не скрывал.

– Вы хотите оплатить сто пятьдесят тысяч за неизвестного вам человека? – на всякий случай переспросил я. – Но почему? И что я должен за это сделать?

Бесплатный сыр бывает в мышеловке! Сигнал тревоги бьет по вискам, но мне так хочется выступить в битве экзоскелетов, что готов отмахнуться от зудящего чувства опасности.

– Ничего! – улыбается княгиня. – Взамен я потребую лишь права на гостевую ложу, чтобы посмотреть на твое выступление. Займетесь, Иван Олегович?

– Несомненно, – Булгаков допил коньяк и поднялся. – Я свяжусь с организаторами соревнований, кто у них там заведует распределением важных гостей – и дам знать. Как почетная гостья от семьи Булгаковых. Вас устроит?

– Буду признательна!

– В таком случае, мы все устроим. Вик, я буду ждать тебя в машине. Княгиня хочет с тобой поговорить наедине. Всего доброго, Аксинья Федоровна!

Булгаков уходит, а женщина терпеливо ждет, пока я расправляюсь с мороженым. Несмотря на потрясение от щедрого предложения, лакомство исчезает с поразительной быстротой, не имея права на долгое любование им. Холодные шарики, посыпанные шоколадной крошкой, уже начали оплывать, превращаясь в коричнево-белые лужицы.

– Вик, а ты знаешь, кто твои родители? – вдруг спросила княгиня.

– Разорившиеся дворяне, – отвечаю так, как меня учили. – Они умерли, я сирота. А господин Булгаков решил меня взять под опеку до совершеннолетия.

– А как тебе жилось, Вик? Кормили хорошо?

– Нормально, – пожимаю плечами. – Выжил как-то, с голоду не помер! Вы бы видели, какой я из приюта в Москву приехал! На мне пуговицы не застегивались!

Княгиня рассмеялась, а нотки тоски все равно присутствовали. Может, у нее сын умер? Вот и хочет кому-то помочь в жизни. Я таких историй наслушался в приюте. Частенько по ночам кто-нибудь из пацанов рассказывал о таких счастливчиках, кому помогали высокие дворяне. Личная трагедия или еще что-то зачастую толкала этих людей на благотворительность.

– Ты такой веселый! – сказала Аксинья Федоровна. – Приятно смотреть. А насчет взноса не беспокойся. Я все устрою. Иван Олегович обещал посодействовать. Переведу нужную сумму. Исполни свою мечту.

– Аксинья Федоровна, а почему вы мне помогаете? – решил я спросить. Иначе не прощу себе, если не раскрою тайну этой женщины.

– Мой сын…, - княгиня вдруг замолчала и приложила платок к уголкам глаз, тщательно их промокая. – Нет, Вик, я не могу сейчас ничего рассказать. Просто доверься мне.

Точно, у нее был сын, поэтому она и меценатствует, чтобы залечить рану на сердце. Несчастная женщина!

– Я нисколько не опасаюсь вас, – возразил я, прикладываясь к холодному лимонаду. После мороженого хочется смыть липкую сладость с нёба и языка. – Весьма благодарен вам за помощь! Только не знаю, когда смогу отдать такую большую сумму! Лет через десять, не раньше.

Снова заливистый смех. Рука княгини прикрывает мою руку и легонько сжимает.

– Скажу тебе по секрету, что ничего отдавать не нужно, – зубы у Аксиньи Федоровны ровные, белоснежные. – Ни через десять лет, ни через сто. Это мой подарок.

– Но за что? – восклицаю я. – Почему именно я?

– Ты похож на моего сына, – легкая тень набежала на лицо собеседницы. – Этого достаточно. У меня в Новгороде есть родственники, к которым я частенько езжу. Просто случайно мне попались фотографии ребят из приюта. Существует императорская программа по усыновлению сирот. Снимки детей публикуются в каталогах, чтобы кто-то из взрослых мог посмотреть и оценить, кого можно усыновить или удочерить. Там и увидела тебя. Мне так было больно, что в тот момент не могла забрать тебя из приюта!

Опять слезы. Платочек порхает от одного глаза к другому. Да, я помню, что к нам приезжал фотограф и целый день проводил «сессию», как он выразился. Мне тогда было лет десять. После его визита мы осаждали Барыню чуть ли не месяц, канючили, чтобы нам фотки дали. Оказывается, вот куда они пошли. В каталоги.

Мне слегка не по себе. Не люблю плачущих девчонок, а о женщинах вообще разговор не идет. Слезы – это очень страшное оружие, как мне «по секрету» сказал Сидор. Женщины всегда пользуются мокрыми глазами, чтобы получить свое. Я попытался выяснить, о чем идет речь, что значит «свое», но инструктор неопределенно отмахивался и не раскрывал страшную тайну взаимоотношений мужчин и женщин.

– Извините, – бормочу я. Мне действительно жаль княгиню, потерявшую своего сына. Хочется сделать для нее что-то хорошее, доброе. Но сижу как болван, уткнувшись взглядом в пустую вазочку, где скопилась лужица растаявшего мороженого.

– Да все в порядке, – махнула рукой госпожа Мамонова, решительно пряча платок в сумочке. – Все, хватит рыдать. Мне так легко на сердце стало, Ан… Вик, если бы ты знал! Спасибо тебе! А взнос за тебя я уплачу, не переживай. Если понадобятся средства, ты только скажи Ивану Олеговичу. Он со мной свяжется, и мы решим проблему.

– Мне бы не хотелось вас беспокоить, – пробормотал я, внутренне ликуя. А почему бы и нет? Если я похож на сына княгини Мамоновой, надо пользоваться моментом ее душевной щедрости. Нет, я не собирался цинично «выдаивать» несчастную женщину, но отныне финансовая прореха в моей жизни может затянуться. Лучше быть должным Аксинье Федоровне, чем Булгаковым.

Так казалось мне с высоты своих недолгих прожитых лет и мизерным опытом общения с сильными мира сего.

Мы попрощались, и я вышел из кабинки первым. В вестибюле ресторана Иван Олегович сказал мне, чтобы я ждал его в машине, а сам остался на месте.

– Надеюсь, вы понимаете всю степень секретности ваших отношений? – спросил Булгаков Аксинью Фёдоровну, когда женщина в сопровождении своих охранников тоже покинула ресторан. – Не вздумайте ставить к мальчику соглядатаев и охрану, не следите за ним. Потребуется встреча – вы знаете, что делать. Все контакты только через меня.

– Благодарю, Иван Олегович, – сухо произнесла женщина и кивнула на прощание. – Всего доброго. Останьтесь здесь, пожалуйста, пока я не уеду.

Она зацокала каблуками туфель по отшлифованным каменным плиткам вестибюля и вышла наружу. Булгаков хмыкнул и вытащил из кармана сигару.

– Кури, – передавая ее одному из своих телохранителей, сказал князь.

– Спасибо, Иван Олегович! – растерянно произнес парень, и повертев неожиданный подарок в руках, положил его во внутренний карман пиджака.

– Княгиня уехала, – зашипела рация на плече у второго бойца.

– Понял, выходим, – откликнулся охранник.

Булгаков не хотел, чтобы его видели вместе с Аксиньей Федоровной, и поэтому так не стремился побыстрее отсюда уехать. В любом случае, если за женщиной идет слежка, факт встречи не утаить. Но хотя бы можно сузить диапазон неприятных последствий. Кивнув своим бойцам, он решительно зашагал к дверям.

Напольные часы отсчитывают время; внушительно и сочно щелкает маятник; из открытого окна доносятся смех и возгласы детей, играющих на лужайке. Это его внуки, приехавшие на выходные из города. Старший сын Антон сподобился, наконец-то, вырвал ребятишек из тесных бетонных улиц. Пусть здесь побегают, воздухом подышат. Он такой ядреный, хвойный.

Стук в дверь. Не дожидаясь ответа хозяина, створки распахиваются и входит Антон. Высокий, плечистый, с резкими чертами лица, делающими его похожим на мать – старшую жену Георгия Яковлевича Ирину. Мягкость линий исчезла лет пять назад, когда сын взвалил на себя нелегкую ношу финансовых потоков и руководства банком. Теперь он превратился в жесткого, сурового молодого мужчину, в глазах которого постоянно проскальзывали искорки недоверчивости, превращавшиеся в рентгеновский аппарат. От такого взгляда неуютно становилось даже Георгию.