Барбара Хэмбли - Воздушные стены

— Я должен идти, — сказал он мягко.

— Кто-нибудь впустит тебя обратно, — пообещал Руди. — Иди осторожно.

Когда священник ушел, Руди встал, чтобы закрыть за ним дверь.

— Ты собираешься спать? — спросил он молчаливую фигуру у камина.

Ингольд, пристально глядя на огонь, покачал головой.

Руди скользнул назад, под груду одеял до того, как они успели остыть, и положил голову вместо подушки на тяжелые тома, принесенные из Кво. Пока это была единственная польза от них с тех пор, как он их увидел.

— Тебе знаком этот парень? — спросил он.

Ингольд снова покачал головой.

Руди вынес множество таких односторонних бесед за последние три недели. Порой он продолжал их, пока не получал какого-либо ответа, обычно односложного, но сегодня он прекратил разговор. Когда он закрыл глаза, Ингольд все еще размышлял над чем-то, что видел в пламени.

Руди было интересно, что же такое он там искал, но спросить не решался.

Мысли его перенеслись назад в прошлое, через видения, которые возникали из собственного наблюдения за огнем. Альда, причесывающая волосы у тлеющих углей маленького камина; одетая в свой белый шерстяной балахон и поющая для Тира, который ползал, занятый чем-то, по затененной комнате, Альда, сидящая без дела в темном кабинете позади караульных помещений, читая вслух, пока Джил делала заметки, окруженная ворохом книг и блокнотов, он видел, как Джил поднимает взгляд, улыбается и шутит, а Альда смеется. А один раз он видел пугающую картину: Альда в страстном споре со своим братом; слезы текут по ее бледному гневному лицу, а он стоит, сложа руки, и качает головой в отказе. Образы преследовали Руди в темноте, смешиваясь с другими. Пустое Гнездо в продуваемой ветром пустыне на севере; пустынные улицы Кво, испуганный взгляд больших темных глаз брата Венда, когда он открыл дверь: и то, как он прошептал в ужасе: «Это был ты».

— Да, — раздался голос Ингольда, мягкий и бесконечно усталый. — Это был я.

Моргая от удивления, Руди почувствовал горечь во рту от потери сна и увидел, что священник вернулся. Ингольд запирал за ним дверь. В тени, отбрасываемой слабеющим огнем, казалось, что его накидки утопали в крови.

Священник заговорил, дрожа:

— Что ты от меня хочешь?

Вызов и ужас прозвучали в голосе молодого человека. Какое-то мгновение Ингольд слушал спокойно и внимательно, сложа руки. Его покрытые шрамами руки были очень костлявыми и старыми в красном мерцании света. Но он спросил только:

— Ей лучше?

— Кому?

— Матери этих девчушек.

Священник нервно облизал губы:

— Да, милостью Божьей.

Ингольд вздохнул и вернулся к тому месту, где он сидел у камина, набросив на плечи свой заплатанный, весь в пятнах плащ, который служил ему одеялом.

— Однако это не было милостью Божьей, — сказал он спокойно. — По крайней мере в том смысле, который обычно подразумевается. Они приходили просить тебя не причастить ее. Ты, как и я, прекрасно знаешь, что желтая болезнь, если уж схватила человека, то почти неизменно заканчивается смертью. Они попросили тебя исцелить ее, как ты исцелил их маленькую сестренку несколько месяцев назад, — он потянулся за кочергой, поднял ее и поворошил огонь. Внезапно сильно прибавившийся свет проделывал любопытные вещи с линиями и шрамами его ввалившегося лица. Он опять посмотрел на Венда. — Не так ли?

— Это было в руках Божьих.

— Возможно, это то, что ты решил сказать, но ты в это не веришь.

Священник вздрогнул, будто его обожгли.

— Если бы ты в это верил, ты бы меня не боялся, — продолжал спокойно Ингольд.

— Чего ты хочешь? — настаивал Венд, страдая.

Ингольд положил кочергу.

— Ты сам знаешь.

— Кто ты?

— Я колдун, — Ингольд откинулся к стенке, и тень укрыла его.

Священник заговорил снова, голос его был напряженным от страсти.

— Это ложь, — прошептал он. — Они все мертвы. Он так сказал.

Ингольд пожал плечами:

— Он тоже колдун. Его зовут Руди Солис. А меня — Ингольд Инглорион.

Руди услышал резкий неприятный звук затрудненного дыхания священника и увидел, что тот отвернулся, закрыв лицо ладонями. Тело его содрогнулось, будто в предсмертной судороге.

— Они мертвы, — повторил он тонким, хриплым голосом. — Но, Боже, прости меня, я был рад услышать это. Ужасная вещь, но я был рад услышать, что Господь наконец убрал от меня искушение после всех этих лет. Ты не имеешь права снова приносить его.

— Нет, — спокойно согласился Ингольд. — Но тебе известно так же хорошо, как и мне, что Бог не может убрать соблазн. Он идет из тебя, изнутри, а не по какой-то внешней причине. И у тебя были бы соблазны на протяжении всей твоей жизни — каждый раз, когда кто-нибудь призвал бы тебя использовать твою силу для исцеления. И в скором времени один из твоих людей будет умолять тебя начертать руны на его двери, чтобы не подпускать Дарков. Смог бы ты отказаться?

Молодой человек убрал руки с лица.

— Мне не пришлось бы, — вздохнул он.

— Нет?

— У меня нет энергии, — безнадежно прошептал священник. — Я бросил все это, принес в жертву. У меня нет силы, — он посмотрел в лицо Ингольду с выражением отчаяния. В колышущейся тени его полные губы были плотно сжаты и дрожали. — Эта сила идет от Дьявола, Господина Зеркал. Да помоги мне, Боже, я мучим искушением и всегда буду мучиться. Но я не продам свою душу за силу, даже за ту, которая помогает другим. Эта энергия приходит из Извращенной Стороны, и я не буду иметь с этим дела. И потом, во сне я видел город, постоянно живший в моем сердце. Я знал, как он выглядел... И там был ты...

— Знаешь ли ты, почему видел этот сон? — голос Ингольда звучал мягко.

— Это был ультиматум, — прошептал Венд, — необходимость. Вызов. Идти куда-нибудь...

— Идти в Ренвет, — сказал Ингольд, и его спокойный, глубокий, шероховатый голос, казалось, заполнил комнату. — Чтобы помочь мне и Руди, и кому-нибудь еще, кого мы найдем, спастись от Дарков.

— И что еще? — лицо молодого человека блестело от пота, черные брови выделялись на фоне белизны его высокой бритой головы. — Открыто идти к Дьяволу? Объявить аббату — если он еще жив — и кому-то еще, кому не все равно, что я вероотступник? Отдаться в руки суда за еретизм?

Руди, вспоминая другие стальные темные глаза, горящие на бритом черепе, отметил, что паренек попал в точку.

— Неправильно, — продолжал Венд шепотом. — Неверно. Мир, в конце концов, — это иллюзия. Он будет жить потом и без меня. Моя душа — это все, что у меня есть. И если я ее потеряю, то уже навечно.

Последовала долгая пауза. Священник и колдун стояли лицом к лицу, между ними пульсировал угасающий свет камина. «Они были удивительно похожи, — думал Руди, — в своих бесцветных балахонах». Он вспомнил дни, когда сам был бродягой на калифорнийских дорогах, гонимый стремлениями, которым не мог даже найти словесного выражения. Он был изгнанником, так как ничто не имело смысла с точки зрения его истины. Он старался изобразить жизнь как борьбу этих необъяснимых стремлений, пытался представить, что осторожно, постепенно можно будет убрать силы колдовства.