Марк Лоуренс - Принц шутов

Фьорир все еще сидел там же, когда я вернулся — с вывернутым желудком и весь дрожа. Ладья по-прежнему грозила перевернуться с каждой новой волной, но всем остальным, похоже, было более или менее наплевать.

— Это… это же кошмар, а не рана, — сказал я.

— Да вот копьем досталось на границе с Тертаном, — кивнул Фьорир. — Точно, кошмар — постоянно беспокоит.

— Жаль.

И мне правда было жаль — мне нравились близнецы, хорошие ребята. И число их вскорости должно было сократиться…

— Снорри сказал, ты здорово лечишь раны. — Он вернулся к прежней теме. Фьорир выглядел на удивление жизнерадостным, хотя я был готов поспорить, что он и недели не протянет.

— Ну, это не так. — Я с мрачной сосредоточенностью разглядывал эту жуть. — Похоже, тебя она беспокоит меньше, чем меня.

— Боги забирают нас по порядку. Сначала младших. — Опять эта ухмылка. — Атту убили гули в Улласватере. Потом мертвяк затянул Сиу в болото в Фенмире. Сикс словил стрелу от конахтского лучника. В общем, следующий — Фимм, а не я.

И вдруг я понял, что страшно напуган. Снорри я понимал. Да, я не разделял его пыла и отваги, но мог представить их преувеличенными или преуменьшенными версиями моих собственных мыслей и переживаний. Человек, стоявший передо мной, выглядел как один из нас. А кем он был изнутри? Боги сделали сыновей Торстеффа отличными от прочих людей. По крайней мере, этого. Возможно, то, чего ему не хватало, было присуще его братьям в двойном размере. Или когда эти восемь начали умирать по одному, выживших словно надломило изнутри. Фьорир был дружелюбен и привязчив, но я не знал, чего не хватает там, за этой слишком уж беззаботной ухмылкой и прозрачно-голубыми глазами.

— Не знаю, с чего вдруг Снорри сказал об этом, — я не врач. Я даже не…

— Он сказал, что ты попытаешься выкрутиться. Он сказал, чтобы ты сделал то же, что тогда, в горах.

Фьорир бесстрашно протянул мне больную руку.

— Давай! — крикнул Снорри с кормы. — Сделай это, Ял!

Я плотно сжал губы от отвращения, без энтузиазма протянул руку и задержал ее в нескольких сантиметрах над раной. Почти сразу же в ладони зародилось тепло, и я резко отдернул руку. Теперь, похоже, было не смухлевать — реакция оказалась мгновенной и даже более сильной, чем на Мигана в Аупах.

— Последнего, с кем я это проделал, Снорри сбросил с утеса минуту спустя.

— Тут море, где ты видишь хоть один утес? Приятно, кстати. Сделай так еще раз.

Фьорир смотрел на меня бесхитростно, как ребенок.

— Вот черт!

Я снова вытянул руку вперед, как можно ближе к гниющей плоти, пытаясь не измазаться. Почти тут же рука начала светиться, словно в ненастный северный день ворвался испепеляющий солнечный свет из пустынь Индуса. Мои кости гудели, тепло нарастало. Ветер стал совсем ледяным, слабость, вызванная рвотой, граничила с полным бессилием — даже держать руку вытянутой казалось геркулесовым подвигом. И вдруг мои руки опустели — ладья закружилась вокруг меня, и я провалился в темноту.

Ведро холодной соленой воды вернуло меня в мир живых.

— Ял? Ял?

— С ним все будет нормально?

Ответ на их языческом наречии.

— …хилые эти южане…

— …похоронить в море.

Потом опять какая-то ерунда на языке северян.

Еще ведро.

— Ял? Ответь мне.

— Если я отвечу, меня перестанут поливать морской водой?

Я держал глаза закрытыми. Хотелось лишь лежать тихо-тихо. Даже шевелить губами было тяжеловато.

— Слава богам!

Снорри помолчал. Я услышал, как поставили тяжелое ведро.

Потом меня оставили сохнуть. Я разлегся на скамейке, пока какая-то особенно большая волна не сбросила меня на дно. Потом я лежал на корме и изредка взывал к Иисусу. Не сказать, чтобы помогло.

К тому моменту как я собрался с силами и сел там, откуда свалился, уже темнело. Фьорир принес мне сушеной рыбы и ячменного пирога, но я мог разве что взглянуть на все это. Желудок все еще съеживался на гребне каждой волны и вовсе не обещал удержать то, что я в него закину.

— Рука лучше! — Фьорир протянул ее в знак доказательства. Рана все еще выглядела жутко, но перестала гнить и явно затягивалась. — Спасибо, Ял!

— Не стоит благодарности, — слабо протянул я. Похоже, парень и правда был неуязвим, покуда жил бедняга Фимм. Надеюсь, он отплатит мне, прикрыв своим неуязвимым телом от опасности.

Солнце село, и Снорри устроился на носу «Икеи», глядя на север; его черные глаза, вне всякого сомнения, искали берег Норсхейма. Силы ко мне не вернулись: более того, с приходом ночи я только ослаб еще больше. Я поел черствого хлеба, запивая его водой, торжественно вернул все это в море и провалился в сон без сновидений.

Ну, то есть он был без сновидений, пока мне не приснились ангелы.

Мне снилось, будто бы занималась заря, а я стоял на холме над полями Вермильона, глядя вниз, на Селин, гибкой змеей устремляющийся к далекому морю. Баракель стоял выше, на самой вершине холма, похожий на фоне неба на статую, неподвижный, покуда лучи восходящего солнца не упали на его плечи.

— Услышь меня, Ялан, сын…

— Сам знаю, чей я сын.

Ангел теперь был настроен куда серьезнее, чем во время предыдущих визитов. Словно он говорил собственным голосом, а не тем, который я придумал для него, когда он был еще на девять десятых плодом моего воображения.

— Скоро придет время, когда тебе понадобится вспомнить, откуда ты родом. Ты плывешь в край саг, в край, где нужны герои и где становятся героями. Тебе понадобится вся твоя смелость.

— Не думаю, что там помогут воспоминания об отце. Добрый кардинал пустился бы наутек, если бы ему преградила дорогу коза. Даже не слишком крупная.

— В природе детей недооценивать силу своих родителей. Время взрослеть, Ялан Кендет.

Он поднял лицо, и я увидел золотые глаза, отражающие рассветные лучи.

— И что такого хорошего в храбрости? Скилфа верно сказала: мы все верны своей природе, кто-то хитер, кто-то честен, кто-то смел или изворотлив, ну и что?

Баракель пожал крыльями.

— Твоя бабка говорила о тебе со своей сестрой: «А ему хватит характера? Достанет храбрости?» Она называла тебя праздным поверхностным мальчишкой, склонным к показухе, но пустым внутри. «Ум, затуманенный ленью, притупленный пустословием, — сказала она, — но его еще можно заточить. Хватило бы нам времени и места — из этого ребенка вышел бы толк, но у нас нет ни того ни другого. Наше дело устремляется к развязке, не столь далекой во всех смыслах, и в этот миг произойдет нечто такое, что изменит мир». Вот так она сказала о тебе.

— Я бы удивился, если бы она знала, кто я и что я. И я достаточно сообразителен, когда в том есть нужда. Смелость — это что-то вроде поломки. Близнецам не хватает того, что нужно человеку, чтобы испытать страх. Снорри панически боится быть трусом. В их языческих россказнях есть такой змей Ороборос, который жрет собственный хвост. Боязнь страха — не в этом ли храбрость? Потому ли я смел, что не боюсь бояться? Ты на стороне света, а свет, как известно, проясняет. Пролей достаточно яркий свет на любую смелость — и она окажется лишь изощренной формой трусости.