Наталья Лебедева - Малахит

— Я Огонек. Я здесь живу. А откуда взялся ты?

— Я ищу девочку. Ты не видела здесь девочку? Ее привезли на этих телегах.

— Я не видела. Я только сейчас проснулась. Но они часто привозят сюда детей.

— И что они с ними делают?

— Я не знаю. Их уводят в лабиринт — вот туда, за дверь.

— А почему…

Тут девочка вздрогнула, крепко схватила его за руку и потянула в лес. Он послушно побежал за ней, спотыкаясь, пытаясь рассмотреть в сгустившейся тьме хоть что-то кроме белого пятна ее длинной, до пят, рубахи.

В гуще леса дети сели на землю. Во тьме вокруг них что-то шуршало, посвистывало и щелкало. Кто-то застонал, потом засмеялся тихим нервным смехом. По спине Веточки побежали мурашки.

— Ты боишься? Не бойся, — сказала ему Огонек. На ее протянутой ладони расцвел маленький лепесток огня. Крысеныш увидел, что она сидит, подтянув колени к груди. Ее балахон был порван, и в прорехе виднелся бок, на котором даже в полутьме можно было пересчитать все косточки.

— Так что ты хотел спросить?

— Почему все так боятся Малышневки?

— Так ты ничего не знаешь? — по голосу девочки было ясно, что она расстроилась.

— Нет.

— Теперь ты будешь жить здесь. Если, конечно, не уйдешь через ту дверь.

— Почему?

— Ты умрешь у дубов. Тот, кто пробыл здесь долго, умирает там от боли.

— А что там, за дверью?

— Говорят, там другой мир, другая земля, другая страна. Я не знаю точно. Мало кто возвращался оттуда обратно. Но туда уходили многие мои друзья. Там не опаснее, чем здесь.

— А почему ты не ушла?

— Я не хочу туда. Я хочу домой.

Огонь взметнулся вверх и погас, и только потом Веточка понял, что она плачет, прижав к лицу ладони. Было слышно, как она всхлипывает и сморкается, потом в темноте блеснули ее глаза. Они были яркими, словно окна дома, в которых горит по свече. Этот свет разгорался, и вскоре ее глаза казались ему не окнами далекого дома, а двумя черными, глубокими колодцами, в которых отражаются огромные луны. Веточка боялся упасть на дно, утонуть в черноте, так, чтобы слегка поколебавшись над его головой, серебристая рябь вновь сложилась в холодную Луну. Он вскочил, и рука его взметнулась вверх, словно там должен был быть тяжелый ворот, или цепь с бадьей… Тревожно заохав, вылетела из ветвей птица.

— У тебя все будет хорошо, — сказал Веточка, и колодцы отпустили его, луны в них погасли. — Мне надо идти.

— Иди, — безучастно сказала Огонек, и осталась сидеть. Этот человечек оказался не тем, кто способен ее спасти. И тот красивый и взрослый, что приходил до него, тоже не спас…

Площадь у Малышки была пуста. Телеги стояли порожними, распряженные кони были привязаны к коновязи, громкие голоса слышались из двух ближних хижин. Фонарь над дверью горел неправильным, нетрепетным светом.

Веточка вошел в дверь и оказался в странном доме, в котором не было ничего, кроме коридоров. Потолок был низким и тяжелым. Впереди был хорошо освещенный проход, вбок уходили темные ответвления, из которых тянуло сыростью. Туда давно уже никто не ходил: на земле не было ни единого следа, и была навалена там сопревшая, подгнившая и слежавшаяся дрянь.

Столб Живой Жизни восхитил Веточку. Он шагнул в него без страха и оказался в другом мире. Из норки под корнями мертвой сосны мальчишка смотрел, как уносят последние сундуки, привезенные в Малышневку. Он пошел за торговцами, но те донесли сундуки до большой, закрытой со всех сторон повозки на черных колесах и исчезли. Дверь повозки распахнулась, внутри загорелся свет, и Веточка увидел там Золотко и ее маму. Алмазник и Берковский внесли сундуки внутрь, дверь захлопнулась, свет погас, и повозка умчалась прочь по черной дороге. Веточка остался один.

Глава 2 Окровавленный топор

Малышневка не казалась Веточке прекрасным местом. Он с тревогой смотрел на пиратский корабль, никогда не лазал на холм с его пещерами, вздрагивал от резких криков попугайчиков. Ему совсем не хотелось играть.

Поняв, что не сможет найти Золотко в том мире, он вернулся домой, в райскую тюрьму.

Жизнь на болотах многому научила Веточку. Он умел выполнять любую работу и добровольно взялся вести хозяйство. Мальчишка перестирал все белье, убрался в домах, где жили малыши, починил немногочисленные сломанные вещи. Он выпросил у Пирата иголку и нитку и зашил прореху на рубахе Огонек.

Сейчас он мел двор вокруг Малышки и в голове его медленно вертелись надоевшие за последние месяцы мысли.

Веточка вспоминал тот день, когда появился тут.

Стоя по ту сторону Столба Живой Жизни, по колено в холодной воде, он снял шапку — попрощался с Золотком навсегда. Ему хотелось лечь ничком в эту воду и утонуть… Но в следующий момент раздался слева нарастающий гул, что-то грохнуло, задребезжало, мимо пронеслась белая стена. Веточка не знал, что это было, но выглядело это точно как живая, колышущаяся, запачканная грязью белая стена. Он отшатнулся назад, споткнулся, начал падать, взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, и упал — в лабиринт.

Он вышел под небо Малышневки, и оно показалось ему таким же каменным потолком, как и то — возле Столба. Большая туча низко нависала над тропическим лесом, была серой, шершавой и близкой. Пруд отражал ее и казался серым камнем, поймавшим в плен корабль.

Веточка уснул у пруда, а утром увидел в нем свое отражение и отшатнулся. Он никогда не думал, что выглядит так. Сальные волосы облепили маленький острый череп. Лицо похудело и казалось серпом, потому что выдвинулись вперед лоб и острый подбородок, а глаза совсем не были видны. Он был чумазым, оборванным. От него дурно пахло.

Это был не Веточка, а Крысеныш, и даже мама, наверное, отказалась бы узнать в нем сына.

Мальчишка становился прежним постепенно. Мылся, чистился, чинил и стирал одежду.

Он смыл с себя Крысеныша, его запах, грязь, его мысли. Но даже работа не могла стереть крысенышевы воспоминания. Так стыдно, так стыдно было помнить… Но зато он теперь знал, как умер его отец. Крысеныш видел это в то время, когда работал в трактире Солода.

Днем он никому не был нужен, а потому время от времени уходил подальше, бежал через поля, перепрыгивал ручейки, только народившиеся и недолговечные, с жизнью, отпущенной лишь до лета. В лицо бил свежий воздух, пахнущий растаявшим уже снегом и, прочему-то, земляникой.

Однажды Крысеныш бежал долго-долго, так что увидел перед собой широкую реку и длинный мост. Он забежал на мост, постоял там немного, глядя на льдины, неторопливо проплывающие внизу, и бросая в них камешки. За мостом чернел лес. Крысеныш помнил его, он знал, что там должны быть брусника и клюква — крепкие, сладкие, из-под снега… Он почувствовал на губах горьковатый привкус и облизнулся, предвкушая.