Владимир Колосов - Вурди

— Нет, — сказала Ай-я, отступая к двери.

— Ой ли, деточка, неужто поверила? В старушечье-то колдовство? А ведь поначалу-то как смотрела! Мол, где ж этакой мужа сыскать. Отчаялась, вот и пришла. А теперь, значит, бежать? Не больно-то ты своего пропащего сыскать хочешь!

— Мышка не позвала, — глухо пробормотала Ай-я.

— Мышка, выходит, виновата, — усмехнулась старуха, — не угодила, стало быть. — Ох! — Она вдруг покачнулась, ухватилась свободной рукой за поясницу. Другая, с ковшом, резко дернулась, плеснула варево прямо под ноги Ай-е. — У! Злыдня, — громко запричитала Гергамора, — совсем замучила старую. Старайся тут для тебя. Спала бы сейчас, десятый сон видела. Одеяльцем бы потеплей укрылась — и печку всю ночь топить не надо. А тут вон сколько дров извела. Кто ж мне, старой, принесет? Охотников мало. Ильяса разве что попросить? — задумчиво пробормотала Гергамора, оперевшись о краешек стола. — Нянькайся тут с тобой. Дурой, — проворчала она, — сама ведь не знаешь, чего хочешь. Чую ведь — муж тебе нынче что репей. Пришел бы — и не обрадовалась вовсе. Одни слова, что ищешь. А ведь и не ищешь вовсе. И ко мне не затем шла. Ведь не верила в мое колдовство, а шла. Так ведь?..

— Так, — тихо прошептала Ай-я.

— И на том спасибо, — хмыкнула старуха. — Ильяс вон, тот верит. Сайка зеленюшная. Да и муженек твой, Гвирнус. А ты нет. Ох, чую, не зря тебя когда-то в избе жгли… — Старуха не договорила, заметив, что Ай-я испуганно вздрогнула. — Вот, чуть не полковша пролила, — пробормотала Гергамора совсем другим голосом. — Для тебя же стараюсь. Пей, деточка, нечего время терять. Мало ли кто по свету ко мне заглянет. Тот же Ильяс, поди. Обещался вчерась. А меня, старую, не слушай. Я много чего наболтать могу. Да-с, — прошамкала старуха, оторвавшись наконец от стола и ковыляя к Ай-е. Идти ей было тяжело. Гергамора припадала на левую ногу, рука с ковшом заметно дрожала, вонючее варево то и дело выплескивалось на пол. — Сама бы подошла, что ли, — ворчала на ходу старуха, — возись тут с вами… Пугливыми. Не донесу ведь, поди…

Ай-я торопливо оглянулась — дверь была совсем рядом — и… вместо того чтобы бежать, вдруг шагнула навстречу Гергаморе, протянула руку, осторожно взяла ковш. Чувствуя, как подгибаются ноги, торопливо присела на табурет. Понюхала пойло — тут не только мышке, а и человеку бежать впору. «Вурди», — поправилась Ай-я. Беспомощно взглянула на старуху:

— Как пить-то?

— Ведомо как. Нос двумя пальцами зажми, одним духом и пей. Коли не примет с первого раза душа, я тебе плошку дам. Аккурат в нее сплюнешь. Нечего избу поганить. Ну да примет, куда денется. Коли ты и впрямь с чистым сердцем ко мне шла…

«Ой ли!» — подумала женщина и, зажав нос, как и советовала старуха, поднесла отвратительно пахнущее пойло к губам.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Волк уходил.

Опрокинутая плошка валялась в снегу — он даже не подошел к ней. Не лизал сладко пахнущий, забрызганный кровью снег. Не глядел на ту, которая с такой радостью вышла к нему с угощением, а потом…

Какая разница, что было потом?

Он просто уходил.

Уходил, а женщина смотрела, как разъезжаются на обледенелом насте похожие на палки худющие лапы, как болтается жалкой тряпкой волчий хвост, как неуверенны движения отощавшего тела… Вот он, будто не замечая ничего перед собой, ткнулся мордой в кусты смородины, дернулся всем телом, подался назад и бочком-бочком обошел неожиданное препятствие. Где-то коротко гавкнула собака, и волк равнодушно повернул морду в сторону, откуда донесся лай, и тут же отвернулся — он уже ничего не боялся, ему было все равно.

Волк уходил.

«Умрет ведь. Ишь тощий какой. Еле ноги волочит. Еще до рассвета и умрет», — внезапно подумала женщина. Торопливо взглянула на небо (не светлеет ли), сначала с надеждой (ей показалось, что небо над лесом и впрямь чуть порозовело), потом с грустью — нет. «Скорее бы», — подумала женщина, словно спасение и впрямь было лишь в этом невесть где задержавшемся утре.

Но утро не торопилось.

Волк уже ушел достаточно далеко. Время от времени его тощее тело скрывалось за темными стволами елей, и казалось, оно уже не возникнет вновь. Когда же темная тень все-таки всплывала в лунных проплешинах редколесья, волк выглядел совсем крошечным, не больше мышонка. Он слепо тыкался в разные стороны. Он не шел, а ковылял на подгибающихся ногах. Вот он споткнулся. Раз, другой, третий… Женщина закрыла глаза, почти сразу открыла их и не увидела его — волк снова исчез, на этот раз за темным пятном зарослей гуртника. «Все», — подумала она. Вспомнила, как опрокинула плошку, как испуганно шарахнулся от нее пришедший из лесу зверь, как жалко скатился он по обледенелой лестнице вниз…

Сердце болезненно сжалось.

Да, такое могло произойти только в эту голодную зиму. Разве ж стала бы она в иное время трогать крольчиху-мать, ту самую, которая исправно приносила потомство, да еще какое — каждого крольчонка выменивали на добрую поленницу дров? Разве ж собирала бы с такой аккуратностью ее свежую кровь, с тем чтобы накормить собственного пса?.. Разве ж встретила б вместо него пришедшего за помощью к людям — и кого! — волка?! Разве ж чувствовала бы эту странную тупую ноющую боль? Глядя в голодные волчьи глаза? Глядя на его впалый живот? Разве ж не убежала бы обратно в дом? Не позвала бы на помощь? Не схватила бы первый попавшийся под руку нож?

Волк не появлялся. Но когда женщина уже готова была повернуться и уйти, что-то остановило ее. Только теперь она по-настоящему ощутила ночной холод. Она почти не чувствовала ног, пальцы рук не сгибались вовсе, подбородок и щеки заиндевели, а наброшенный на плечи шерстяной платок покрыло тонкое кружево инея.

Но она осталась стоять на крыльце.

Она ждала…

Маленькая мышка вылезла из-за кустов гуртника и стала медленно взбираться на небольшой, поросший редким кустарником пригорок. Взбираться медленно. Ползком. И когда, казалось, ее движение вверх прекратилось вовсе, женщина не выдержала и протянула ей дрожащую от холода ладонь…

— Мама!

Ай-я стояла на четвереньках, и на левой руке ее болталась веревка, та самая, которой еще совсем недавно (там, в жарко натопленной избе) была привязана к вбитому в стену крюку… ее… дочь. Дочь вурди. Дикая. Лесная. Плоть от плоти она, Ай-я. Маленькая женщина с лицом мужчины. Девочка с глазами оборотня. Украденная лесом и возвращенная людям… Зачем? Для чего? Ай-я облизнула пересохшие губы. Да. Встретились. Их судьбы. Их глаза. «Ты — вурди», — прочли в них свой приговор и женщина, и ребенок. Да (мысли метались, как испуганные ночные мотыльки). У них одна плоть, одна кровь, одна жажда, и…