Елена Хаецкая - Хелот из Лангедока

Со стен замка донесся крик:

– Ты что, сдурел?

– Открой мне ворота! – закричал Танор совсем близко от Тэма.

Стражник свесился со стены, вглядываясь пристальнее в просителя:

– Что нужно воину Народа от Теленна Гвада?

– Помощи и милосердия! – был ответ.

– И как не покривятся уста, произносящие эти слова! – насмешничал голос со стены. – Неужто Народу ведомо, что такое милосердие?

– Не время шутить! – снова над ухом Тэма завопил Танор. – Со мной детеныш дакини, он умирает. Я прошу помощи у госпожи Имлах из Серебряного Леса, если она меня слышит.

– Только и дел госпоже Имлах, что слушать всякий вздор, – рявкнул стражник. – Какой еще детеныш дакини?

– Здесь, на повозке! – надрывался Танор. – Открой мне, иначе он умрет, а от Фейдельм мне не будет прощения. «Несправедливо, – сказала она, – умертвить живое существо только потому, что оно презренной расы».

– А кто мне поручится, что на повозке не оружие? – Стражник недоверчиво вытянул шею.

Вместо ответа Танор снял плащ и показал ему Тэма.

– Не знаю, – пробурчал стражник, – я спрошу у хозяйки…

И исчез.

Время шло, а.никто не появлялся. Тэм завозился на соломе, несколько раз начинал хватать воздух ртом, как будто задыхался, потом затих, покрывшись испариной. Танор терпеливо ждал. Наконец кто-то начал возить ключом по замочной скважине, ругаясь и призывая на помощь всех богов. Ворота медленно раскрылись. Стражник махнул рукой: «Заводи свою повозку!» Танор взял поводья и повел лошадку за собой. Колеса снова загрохотали.

У ворот стояла Имлах – на щеке пятно от чернил, на плече белый горностай, которого она рассеянно гладила.

– Здравствуйте, госпожа баронесса, – произнес Танор, останавливаясь в пяти шагах от нее. – Благодарю за то, что снизошли к моей просьбе.

– Мы с вами сейчас не воюем, – ответила баронесса. – Помогать же соседям – наш долг.

– Взгляните на этого маленького дакини, – сказал Танор. – Ради него я посмел нарушить ваше уединение. Мы считаем, что он умирает.

Имлах склонилась над повозкой.

– Но я не вижу никакого дакини, – растерянно произнесла она. – По-моему, он из Народа…

– Мы тоже так считали, но Фейдельм разговаривала с ним, и Фейдельм нашла, что он чужой в нашем мире. Она велела Отону отпустить его. Мальчик был вместе с тем, кто сейчас гостит в вашем замке.

Имлах выпрямилась, поковыряла пальцем в ухе, потом обтерла руку о подол юбки и задумалась не на шутку. Не смея вторгаться в ее молчание, Танор стоял неподвижно и безмолвствовал. Наконец Имлах спросила:

– Разве Фейдельм, наделенная Силой, не может исцелить его?

– Сила Фейдельм оказалась для него губительной.

– Странно… – пробормотала Имлах. – Ты уверен, что никакие целительные чары еще не касались его?

– Откуда мне знать, госпожа? Отон велел просить помощи у вас. Он, наверное, знает.

– Отону-то как раз и неоткуда знать такие вещи. Он просто военный вождь, к тому же не слишком опытный.

– Есть и более опытный воин, – совсем тихо проговорил Танор. – В Народе болтают, будто Лаймерик, – произнося запретное имя, он понизил голос еще больше, – еще жив и полон сил, а из своей мудрости не утратил ничего, напротив, еще и прибавил. Если это так, то он неоценимый помощник.

– Это так, – сказала Имлах. – Но я не стану спрашивать у него совета. Нет смысла беспокоить его по пустякам. Я перенесу детеныша на кровать и подумаю, что можно сделать для него. Ты можешь отправляться домой. Скажи Отону, что выполнил свое поручение.

Танор еще раз поклонился и вывел лошадь из замка.

Морган Мэган шел по Лесу среди высоких деревьев, которые сам сотворил, и душа его была полна печали. Только деревья не обманули его надежд и ожиданий, только они одни и остались верны своему создателю. Все так же шумели их кроны, все тем же покоем веяло от их вековечных стволов. Зачем он только создал этот Народ? Неблагодарные, заносчивые, упрямые существа! Они похожи на самого Моргана в дни его отрочества. И не надо было пытаться исправить ошибку и создавать гномов, чтобы потом загонять их в горы. И совершенно напрасно он создавал великанов. А зачем ему вздумалось добавить ко всему этому сброду еще и драконов – уму непостижимо. Просто взял в одно прекрасное утро и создал. И поселил их за рекой, которую назвал по имени своей матери – богини Боанн. Зачем он, спрашивается, дал ни в чем не повинному потоку такое имя? Когда опомнился, было поздно: название уже закрепилось. Морган вздохнул. Так хорошо все начиналось. Такие славные пещеры он придумал, такие чудесные логова для драконов – черных, стремительных, гордых созданий, наделенных разумом и даром речи.

И вот все опять недовольны. Великаны благодушествуют и, по сути дела, предаются обыкновенному ничегонеделанию; гномы вредничают, скаредничают и накапливают богатства; драконы проявляют кровожадность и требуют себе ежегодно молодую девицу для поругания с последующим пожиранием; Народ же, естественно, ропщет и негодует на своего создателя…

Морган Мэган вздохнул и остановился. За валуном между корней огромной сосны он увидел источник, показавшийся ему странно знакомым. Мэган нахмурился. Кажется, он создавал этот участок леса с какой-то определенной целью, но не мог уже сообразить – с какой именно. Сосновая кора светилась здесь призрачным серебряным светом. Деревья казались колоннами огромного храма из полупрозрачного стекла. Серебряный Лес, вспомнил Морган Мэган. Источник Силы, вспомнил Морган Мэган. Но зачем? Этого он вспомнить не мог.

Он огляделся по сторонам. Печально и светло было у него на душе, должно быть, в тот день, когда он – еще молодой, еще не битый разочарованиями творец – сказал себе: «А создам-ка я Серебряный Лес и помещу-ка я посреди него Источник Силы!» И создал. И вернулся сюда спустя много лет, уже потрепанный жизненным опытом, перед которым тюремное прошлое кажется всего лишь репетицией генерального сражения с Жизнью.

Тяжело вздохнул Демиург и опустился на мягкий мох у самого источника. Послушал журчание воды, наклонился, вгляделся в серебристые глубины. И вздрогнул.

Вода била ключом из земли, ледяная и синяя, унося под валун опавшую хвою и крошечные веточки. А на дне источника лежал и неподвижно смотрел на создателя нечеловеческий глаз. В том, что глаз был живой, сомневаться не приходилось. Он был круглый, большой, желтый, с расширенным зрачком.

Когда Морган склонился над глазом, глаз моргнул и зрачок сузился.

– Привет, – сказал Морган Мэган, – я Демиург.

Тут до него дошло, что глаз при всем желании не может ему ответить, и поэтому он лишь улыбнулся и по-собачьи прильнул к воде. Глаз наполнился светом. Прохлада пробежала по всему телу создателя, и вдруг он ощутил себя могущественным и великодушным – таким, каким и положено быть Демиургу. И ему снова захотелось улучшить свой мир, и только усилием воли он удержал себя от немедленного акта творения.