Василий Сахаров - Последыш Древних

— А–а-а–а!!! — с неистовым ревом на меня налетел всадник, и я отскочил в сторону, а потом бросился на него, ухватился за вонючий сапог дружинника и потянул его на себя.

  Получилось. Всадник выпал из седла, и я, выронив клинок, припечатал его кулаком в горло. При этом оцарапался об кольчугу, но кадык ему сломал, и сразу же услышал шум со спины.

  Я обернулся и обнаружил, что на меня мчится еще один вражеский кавалерист. И снова я попытался уклониться, на этот раз, неудачно. От удара копья ушел, но лошадь дружинника сбила меня с ног. И, перекувыркнувшись через себя, на какое‑то время я потерял сознание.

  Сколько провалялся без памяти, и кто топтал тело поручика Руговира, пока мой разум находился вне пределов родной телесной оболочки, не знаю, десять минут точно. А когда я очнулся, то обнаружил, что штурмовики и пехотинцы отошли и двигаются в сторону холма.

— По–до–жди–те! — я попытался подать голос, но из горла вырвался неразборчивый хрип. Меня бросили, ибо посчитали мертвым, и каждый был занят спасением собственной шкуры, а я находился в стороне. Но подыхать не хотелось, и я снова поднялся. Левое плечо не чувствовал, в голове звон, ребра ноют, а во рту сухость. Магию при этом ощущал, как привычную морейскую, так и ту, которую использовали чародеи Вайда. А вот применить не мог, концентрации не хватало. И в дополнение к этому еще спина ныла так, будто я весь день мешки с солью для засолки рыбы таскал.

  Короче, мне было очень плохо, но я мог передвигаться и, подняв верный клинок, побрел к нашим оборонительным позициям.

  Шаг. Другой. Третий. Каждый давался с огромным трудом, но я не останавливался. Где‑то совсем рядом шел бой и рубайятцы пытались преследовать отступающих морейцев, однако меня это никак не касалось.

  Шаг. Еще один. И еще. На пути оказалась кочка, которую я не заметил, и носок сапога за нее зацепился. После чего короткий полет, я покатился по сухой колючей траве и приземлился в какой‑то сырой канаве.

  Над головой крупные звезды, а вдали крики, вспышки и звон оружия. Мне так и не удалось применить свои магические умения и, может быть, это к лучшему. Тем более что сражался я достойно. И вот на такой мысли я стал погружаться во тьму и перед глазами все поплыло. Однако «уплыть» и обрести покой не получилось. Кто‑то резко встряхнул мое безвольное тело. И я разглядел склонившегося надо мной корнета Кайру, который похлопал меня по щекам и спросил:

— Руговир, ты живой?

— Пока не знаю, — прохрипел я.

— Ничего. Если ответ вразумительный, значит, пока в норме… Держись…

  Корнет взвалил меня на плечи и мелкой трусцой побежал за отступающими солдатами, а я опять стал проваливаться в забытье. Но прежде чем вокруг снова воцарилась темнота, получилось уловить бормотание Кайры:

— Ты будешь жить, Руговир, и я тебя не брошу… Точно говорю… А иначе кто же мне две тысячи альго заплатит…

Глава 22.

  Сначала были запахи.

  Пахло кровью, дерьмом, гноем, потом и страхом. Запахи обволакивали меня со всех сторон, раздражали, и это подействовало так, словно к носу поднесли склянку с резким пахучим спиртом, который используют нервные дамочки на душных светских приемах, дабы не терять сознание. После чего я понемногу начал приходить в себя. Ощутил боль во всем теле и почувствовал, что лежу на боку. А затем восстановилось зрение, и мой взгляд оказался направлен прямо на продолговатый стол, рядом с которым стояли люди в мешковатых мантиях зеленого и серого цвета, целители и один маг. При этом все вокруг было залито кровью, словно здесь только что разделали стадо свиней, но данный факт никого не беспокоил, ибо спасители человеческих жизней работали. Они кромсали обнаженного брюнета с наколкой на предплечье — оскалившийся тигр, командира нашего штурмового батальона майора Агликано, и все это происходило в полной тишине.

  Встряхнув головой, я попытался хоть что‑то услышать. Но звука не было, а от резкого движения снова накатила темнота, и к горлу подступил комок. Я едва не потерял сознание, и мне показалось, что в голову воткнули стальную иглу. А потом тело покрылось липким потом и по нему пробежала сильная судорога, которая сковала меня, словно магическими цепями.

  «Все! — промелькнула мысль. — Вот и смертный час пришел… Опять… Сколько раз я уже «умирал» за эту недолгую по времени, но бесконечную по ощущениям военную кампанию? Пять или шесть… Да… Так и есть… Но в этот раз, кажется, я доигрался, слишком уж паршивые ощущения… А с другой стороны… Если я чувствую боль и могу соображать, все не так уж и плохо».

  Впрочем, вскоре боль отступила, а способность двигаться частично вернулась, и я смог слегка приподняться.

  В военно–полевом госпитале, большой и просторной брезентовой палатке, а в том, что я оказался именно в госпитале, сомнений не было, царила рабочая суета. Бегали женщины в грязных халатах, уборщицы и помощницы лекарей. Кругом, даже на полу, лежали раненые. Целители и маг продолжали резать и штопать Агликано, а остальные ждали своей очереди. Самым главным сейчас было сохранить шкуру майора, который, наверняка, станет национальным героем. Хотя нет, я был не прав. Рядовыми и младшими офицерами, многие из которых имели нашивки нашего штурмбата, тоже занимались.

  В углу пожилая тетка перевязывала голову поручику Михару. А рядом два солдата держали раненого бойца, и невысокий целитель, подложив под разбитую палицей ногу страдальца толстый чурбак, отпиливал ему конечность.

  «Да, не повезло, парню, будет на одной ноге по жизни ковылять, а Михар молодец, выжил кавалерист», — промелькнула мысль, и в этот момент ко мне вернулся слух.

  Крики. Стоны. Противный скрежет пилы, от которого начинали зудеть зубы. Ругань. Приказы. Сопение. Топот ног. Вся эта мешанина звуков хлынула в мою бедную бедовую головушку и я прижал к ушам ладони. Однако это не помогло и показалось, что сейчас мой череп лопнет и разлетится на сотни мелких осколков. В глазах снова потемнело, но, слава богам, вскоре приступ прошел. Как‑то резко. Без переходов. Раз. И все. Боль отступила, звуки стали восприниматься как обычно, и я услышал приятный женский голос:

— Как вы себя чувствуете, поручик Руговир?

  Подняв голову, я обнаружил, что рядом стоит моя давняя знакомая, благородная Юна Эстайн.

— Здравствуйте, Юна… — с огромным усилием, вытолкнул я из себя.

  Девушка поморщилась и повторила свой вопрос:

— Как вы себя чувствуете?

— Плохо… Все болит… Глаза… Тело… Ломает… Со слухом что‑то… Приступы накатывают… Не могу сосредоточиться…

— После серьезной контузии это нормально, — она кивнула. — Но все поправимо.