Сергей Алексеев - Волчья хватка

А произошло обратное. После освобождения тезоимного города встала другая задача огромной важности — снять блокаду с Ленинграда города — колыбели революции. Полковник Хитров унёс соответствующее пожелание и скоро привёз довольно резкий и категоричный отказ.

— Сергиево воинство никогда не вступит в схватку с противником, чтобы освободить этот город, — передал ответ Ослаба полномочный представитель. — Царь Пётр построил его на проклятом месте, о чем был в своё время предупреждён, и Ленинград достоин, чтобы стереть его с лица земли, дабы оттуда не приходила более на Русь беда, хула и крамола.

На удивление, противореча себе, Верховный принял это как должное, ибо по глубокому внутреннему убеждению он ненавидел всякую революцию, в чем и состояло его внутреннее противоречие, и почему он с такой жестокостью загонял в землю старую революционную гвардию. Сын сапожника изначально тяготел к традиционализму и консерватизму и видел в революционном движении лишь инструмент для достижения власти. Будучи мальчиком, он услышал от своей прабабушки легенду, о том, что род Джугашвили ведёт своё начало от императора Александра Македонского. Великий Славянин, завоёвывая Кавказ, взял прародительницу рода в наложницы.

Иосиф презирал грузинских князьков и царьков, присваивающих себе такие титулы лишь по причине, что у них в отаре больше десяти овец. Он жаждал простора и власти, а Грузия ему была мала, как детская рубашка бурно растущему подростку. Рядом находилось единственное государство, достойное того, чтобы стать его вождём.

Он презирал всякую революцию, и одновременно, однажды повязавшись с ней, обязан был придерживаться её законов, дабы не оказаться жертвой своих подданных.

Великие противоречия раздирали его душу…

Согласившись мысленно с беловежским Старцем, Верховный затаил обиду, поскольку окружение, взирая на его победы, одновременно взирало и на блокированную колыбель революции, которую отчего-то он не мог освободить чуть ли не до конца войны.

Верховный чувствовал, что придёт час, когда беловежский Старец и вовсе исчезнет. Это стало особенно ясно после Курской битвы: полковник Хитров стал терять его из виду. Иногда Ослаб неожиданно пропадал на целый месяц, и группа Хитрова рыскала по нейтральной полосе чуть ли не по всему фронту, стараясь найти концы. А он опять внезапно появлялся в своей «резиденции», деревне Белая Вежа, и, разумеется, никак не объяснял причину своего отсутствия.

Интуитивно Верховный осознавал, что удержать или овладеть помощью Небесной никому ещё из смертных не удавалось, что благо, выпавшее ему, не зависит от его воли, и Засадный Полк — подразделение, никому не подчинённое, на то и существует, чтобы пробуждать страстный дух народа, который потом сам будет вершить все праведные, да и не праведные дела, а он как вождь обязан обуздать его и вогнать в русло, как вскинувшуюся половодьем весеннюю бурливую реку.

По возвращении из Тегерана его ждало неожиданное и настораживающее известие: беловежский Старец наконец-то решился встретиться с князем. Условия встречи были странными и тоже настораживали не менее, однако он согласился и отправился с полковником вдвоём, без охраны, если не считать шофёра.

Поехали они по старой тверской дороге, а февраль был ветреный, метельный, машина долго пробивалась через заносы и остановилась где-то в районе Солнечногорска. Дальше был лишь санный след — кто-то проехал на лошади, и кругом высокий, но обезображенный войной лес. Из снега торчали остовы сгоревших танков, автомобилей, разбитые и опрокинутые пушки, земля изрыта полузанесенными окопами и траншеями. Шли пешком по извилистому санному следу вглубь метельного леса, а зимний день между тем клонился к вечеру, и Верховный, давно не ходивший на такие расстояния, уставал и всю дорогу думал, что ещё придётся возвращаться назад. Потом неожиданно для себя обнаружил, что совершенно не ориентируется в лесу, а свежий санный след между тем очень быстро заметает позади, затягивает сугробами и создаётся впечатление отрезанности от мира. Через четверть часа пути по неведомым партизанским тропам он ощутил некое сопротивление пространства: сменившийся ветер дул в лицо, сыпал снегом так, что не открыть глаз, а Хитров, идущий впереди, все шагал и шагал, и широкая его спина в полушубке начинала раздражать Верховного.

— Уже скоро, — подбадривал полковник. — Теперь недалеко…

Верховный сначала стал жалеть, что отправился в такую дорогу в шинели и фуражке — нет бы взять у шофёра солдатский полушубок и меховую шапку, потом вообще пожалел, что решился идти пешком: можно было взять артиллерийский тягач или, на худой случай, запрячь в сани пару коней. И, наконец, не выдержал, однако спросил привычным, размеренным тоном:

— Товарищ Хитров, правильно ли мы идём?

— Правильно, товарищ Сталин, — подтвердил тот — — Я здесь бывал не раз. Уже близко.

Потом Верховный потерял счёт времени и расстоянию и просто шёл, преодолевая сопротивление ветра.

Наконец тёмные ельники кончились и впереди показалась древняя, по-зимнему чёрная дубрава, где ветра совсем не было. И тут на санный след откуда-то выскочил всадник в длиннополом, заснеженном тулупе нараспашку, проскакал им навстречу и, остановившись, стал спешиваться. Слезал с лошади осторожно, вернее, сползал и когда встал на землю и взял коня в повод, пошёл медленно, на подогнутых ногах.

Верховный узнал Старца, поскольку помнил эту фигуру, стоящую у дороги с иконой, но более детально и чётко видел на плёнке, отснятой по его заданию скрытой камерой.

Некогда высокий и теперь согбенный, костистый старец глядел молодо и даже весело, на непокрытой голове, на седых прямых волосах настыл иней и сосульки.

— Здравствуй, князь, — просто сказал он и остановился.

— Здравствуйте… — вождь не знал, как его называть и ещё не знал, нужно ли подавать руку. Однако успокоился, вспомнив кавказский обычай, где поведение всегда диктует старший по возрасту.

— Я позвал тебя, князь, чтобы известить: Засадный Полк уходит, — старец покороче взял повод — конь вскидывал голову и фыркал. — Но теперь ты и сам одолеешь супостата.

Он ожидал что-то подобное, но не сейчас и не так сразу, ибо сам привык решать и говорить последнее слово. И пауза чуть затянулась, прежде чем Верховный нашёл, что ответить. Никакие привычные в таких случаях фразы и обороты не годились.

— С вами я почувствовал силу, — заговорил он неуклюже, но искренне. — С вами я понял, народ выдержит, победит. Мне тяжело расставаться с вашим воинством… Но я спокоен мыслью, что есть это воинство!

— Прощай, князь, — старец так и не подал руки, видимо, не принято было, и стал так же медленно забираться на коня.