Павел Буркин - Последний Храм

Да, тельгаттейцы шли в новую атаку — первого кровопускания оказалось недостаточно. Но что-то мало их — не больше батальона. Неужто решились разделиться? В самом начале он бы многое дал, чтобы деревню не атаковал весь полк сразу, и, желательно, чтобы куда-нибудь делась артиллерия. Теперь так и получается, но… Но сами они уже не те. Тавалленец не закрывал глаза на правду: продержаться не выйдет. Что бы ни обещала Богиня, жертвовать своими людьми он не собирается. Нужно выводить людей из деревни. Как жаль, что упущен момент! Теперь придется куда труднее.

На этот раз тельгаттейцы рвались не напрямик к догорающей церкви, а обходили по окраинам, норовя сомкнуть кольцо вокруг центра деревни. Лендгрейв знал, что это означает: церковники умели учиться на ошибках, хотя бы на своих. Когда его отряд окружат, не поможет даже захваченная восставшим батальоном артиллерия. Тем более, что и Афандису, судя по всему, будет не до деревни.

— Отходим, — скомандовал Лендгрейв. — Пахомий, Тэлбот, выводите своих, мы прикроем! Следующий перекат — Тэлбота.

Легко сказать… Пушки больше не били по ним, но хватало и мушкетов. На прикрывающий отход взвод обрушился настоящий свинцовый шквал. Спасали дома, плетни и сады, загораживавшие врагам обзор. Мушкетеры старались, как могли, расстреливая последние пули. Иногда удавалось нагнуться, сорвать с трупа вражеского стрелка подсумок с порохом и пулями. Потом их выдавили туда, куда не докатилась первая атака, и подбирать стало нечего. Теперь можно было стрелять только прицельно. И они стреляли — из-за углов уцелевших из, из-за плетней и старых, могучих лип. Помогали и пикинеры: они выскакивали из тени домов, дружно били в бока и спины церковников, но стоило тем развернуться навстречу новой угрозе, как снова исчезали во тьме.

Выручали и ополченцы, неловко, но яростно набрасываясь на «черных мундиров» с самодельным, страшно неуклюжим оружием. И — гибли, гибли, гибли… Лендгрейв видел, как совсем еще мальчишка, лет, наверное, шестнадцати, размахнувшись семивершковым засапожным ножом, бросился к тельгаттейскому сержанту. Громила-сержант уверенно подпустил паренька поближе, а потом разрядил ему в живот мушкет. Но парень, вместо того, чтобы рухнуть в окровавленную пыль и забиться в агонии, пробежал последние шаги и ударил ножом. Церковник перехватил руку, вывернул — но его шея оказалась в опасной близости от лица селянина, и тот последний шанс не упустил — изо всех сил вцепился зубами в горло. Так они и повалились, не разжимая смертельных «объя-тий». Захрипел, падая в грязь, Пахомий, из простреленной груди вытекала струйка черной в свете пожаров крови.

Над его телом встал здоровяк-кузнец с молотом в руках. Первый же сунувшийся церковник получил молотом по каске и дешевое железо не выдержало — что уж говорить о черепной коробке? Так и брызнуло, заметил Лендгрейв… Еще один противник пытается ударить штыком в живот… Перехват, рывок — и страшный, наотмашь, удар прикладом в лицо. Брызжет кровь из сплющенного носа… «Черный мундир» не успевает опомниться от болевого шока: штык по самый ствол входит в грудь, багровое от крови острие пронзает мундир на спине. Но в кузнеца уже целится офицер. Выстрел, еще выстрел — на сей раз из солдатского мушкета. На шее у кузнеца появился фонтанчик крови — наверняка перебило яремную вену, вторая пуля глубоко вошла в грудь. Но кузнец успел бросить мушкет, как дротик: штык вошел точно в горло убийце. А вокруг, на безнадежно вытоптанной грядке, рубились, стреляли, хрипели, матерились, убивали и умирали, пятная рыхлую землю кровью, свои и чужие… Чужие и свои…

Снова Лендгрейв рубился, прикрывая отступление. Тяжелый старинный меч играючи ломал и выворачивал из рук шпаги, перерубал пики, отбрасывал в сторону штыки и приклады. А когда добирался до не защищенной доспехами плоти, оставлял жуткие, брызжущие кровь раны. Наверное, немало тельгаттейцев в эту ночь пожалели, что кольчуги вышли из моды. Многие не успели даже пожалеть.

Краем глаза Лендгрейв заметил стоящие почти впритирку, едва разминутся два человека, потемневшие от времени срубы. Самое то для одинокого, но хорошего бойца. Уходя от штыка, отшатнулся в просвет — и тут же, отклонив в сторону штык, меч рассек выставленное вперед колено. Церковник взвыл, рухнул на траву, орошая ее кровью. Занеся приклад, как дубину, напарник раненого ринулся вперед… Но над ухом Лендгрейва, едва не оглушив лейтенанта, грохнул мушкет — и «черного мундира» просто отшвырнуло на третьего, подходившего сзади. Лендгрейв проскочил между домами. Дальше начиналось поле с колосящейся пшеницей. Желтые, спелые стебли поднимались выше роста человека, остаткам маленького войска там можно схорониться от наступающих, выйти из деревни и двинуться на соединение с батальоном Афандиса. Ну и что, что потеряна деревня, а у него осталось не больше половины отряда и почти не осталось ополченцев?

Лендгрейв устало и счастливо улыбнулся, провел рукой по окровавленному (своя кровь, чужая — в горячке боя не разберешь, пока не почувствуешь боли) лицу — и замер. Потому что по полю гордо, осознавая свою силу и непобедимость, скакали рейтары. В руках виднелись готовые к бою пистоли и карабины, за плечами висели палаши для ближнего боя. Были и уланы — теперь вся конница Третьего Тельгаттейского полка собралась в одном месте. Их было, самое меньшее, втрое больше, они не были измотаны долгим и тяжелым боем. И они сознавали свою силу, гарцевали по полю, изредка посылали в сторону деревни пулю-другую. Тут, между последних домов, воины Лендгрейва еще могли надеяться сдержаить этакую силищу; но в поле, сразу понял Лендгрейв, их ждала только смерть.

Впрочем, а разве в деревне — не так? От церкви, построившись плотными колоннами, маршировали все новые и новые отряды «черных мундиров». Оттуда летели не отдельные пули, а целый свинцовый ливень. Они глухо били в бревна срубов, выбивали щепу из венцов бревен, дырявили ставни, напрочь сносили резные узоры… А впереди них, прикрывая от контратак по всем правилам военного искусства, топтали окровавленную землю пикинеры, и пламя пожаров отражалось на окровавленных наконечниках. Они долго ждали этого мгновения, они завалили трупами все пространство от дороги за рекой до этой деревенской окраины. Они глотали дым и пыль, принимали свинец пуль и сталь пик грудью, валились под картечью и арбалетными болтами — ради этого мгновения, когда проклятые мятежники, наконец, оказались в ловушке. Одно последнее усилие — и ни одного гада в деревеньке не останется. А после этого можно будет громить и мятежный батальон, пока рейтары ловят семьи мятежников, они наверняка не ушли далеко. Наверняка там есть хорошенькие девчонки — й-эх, позабавимся!