Мэрион Брэдли - Верховная королева

Хозяйка объявила, что пора на покой – а завтра кто-нибудь проводит гостью и ее коня. В ту ночь Моргейна уснула в прохладной комнате, завешанной листьями – или это такие гобелены, что колышутся, колеблются, непрерывно изменяются, рассказывают обо всем, что было и есть? Среди прочих картин Моргейна различила и себя: она держала в руках арфу, а на коленях у нее устроился Гвидион; и еще один образ среди сплетенных нитей – она сама вместе с Ланселетом; Ланселет играет с ее волосами, держит ее за руку, и подумалось Моргейне, что о чем-то она позабыла… есть у нее некая причина злиться на Ланселета; однако причины этой молодая женщина так и не вспомнила.

А потом хозяйка возвестила, что нынче ночью – великий праздник, и хорошо бы гостье задержаться еще на день-два и поплясать с ними; и Моргейна не возражала… право же, ей так давно не случалось потанцевать и повеселиться всласть! Но когда молодая женщина задумалась о том, что же это, собственно, за праздник, она так ничего и не вспомнила… конечно же, равноденствие еще не настало, хотя ни луны, ни солнца взгляд ее не различал, так что определить время самой, как ее некогда учили, не получалось.

В волосы ей вплели цветы – яркие цветы лета, ибо, сказала королева волшебной страны, ты – не девушка нетронутая. Ночь выдалась беззвездная, и Моргейна слегка встревожилась, не обнаружив луны, точно так же, как днем не видела солнца. Сколько же дней прошло – один, или два, или три? Отчего-то время словно утратило значение: ела она, проголодавшись; засыпала, где была, почувствовав усталость, одна или на постели, мягкой, точно трава, с одной из девушек хозяйки. Однажды, к вящему ее изумлению, девушка – да, она отчасти походила на Врану – обвила руками ее шею и принялась целовать ее, и Моргейна отвечала на поцелуи, нимало не удивляясь и не стыдясь. Все происходило точно во сне, где возможно все самое странное и немыслимое; Моргейна слегка недоумевала – так, самую малость, но отчего-то все это казалось неважным, и жила она во власти колдовской грезы. Иногда молодая женщина задумывалась, а что сталось с ее конем, но всякий раз, когда гостья уже собиралась отправиться в путь, хозяйка говорила, что об этом и думать не след, пусть она еще с ними побудет… однажды, много лет спустя, пытаясь восстановить в памяти все то, что произошло с нею в замке Чариот, Моргейна вспомнила, как лежала на коленях госпожи и сосала ей грудь, и ей вовсе не казалось странным, что она, взрослая женщина, покоится на коленях у матери и позволяет целовать себя и укачивать, точно дитя. Но уж это-то наверняка было не более чем сном, просто в голове у нее все смешалось от сладкого, крепкого вина…

А порою Моргейне казалось, что хозяйка – это на самом деле Вивиана, и она гадала:» Может быть, я занедужила, лежу в лихорадке, а все эти чудеса мне лишь снятся ?» Вместе с девушками хозяйки она отправлялась в леса собирать травы и корешки; времена года словно смешались. На празднике – той же самой ночью или в другой раз? – она танцевала под мелодию арф, и в свой черед играла сама, подменив арфиста, и под пальцами ее рождалась музыка печальная и веселая.

Однажды, собирая ягоды и цветы для венков, Моргейна обо что-то споткнулась: это оказались выбеленные ветрами и дождем кости какого-то животного. На шее его висел обрывок кожи с красным лоскутком, очень похожим на котомку, в которой Моргейна, уезжая из Каэрлеона, везла все свое добро. А что, интересно, сталось с ее конем, уютно ли ему в здешних стойлах? Конюшен в волшебном замке Моргейна вообще не видела, но должны же они где-то быть. Но до поры до времени довольно ей танцев и пения, а время пусть себе течет своим чередом, словно в зачарованном сне…

Однажды незнакомец, проводивший ее в замок, отвел Моргейну в сторону от хоровода танцоров. Имени его молодая женщина так и не узнала. Но отчего, ежели ни луны, ни солнца не видно, солнечные и лунные ритмы пульсируют в ней так неистово?

– У тебя при себе кинжал, – промолвил он, – отложи его; я не выношу холодного железа.

Моргейна распустила кожаные ремешки пояса, на котором крепились ножны, и отшвырнула кинжал в сторону, даже не посмотрев, куда он упал. И незнакомец пришел к ней; темные его волосы упали ей на лицо, а губы заключали в себе неизъяснимую сладость, привкус ягод и хмельного питья из вереска. Он помог ей раздеться. Моргейна уже привыкла к холоду; неважно, что трава стылая и влажная, неважно, что она совсем нага. Она прильнула к незнакомцу; какой он теплый, тело его так и пышет жаром, и горяч и крепок напрягшийся фаллос. Нетерпеливыми, сильными руками незнакомец раздвинул ей бедра. Все ее существо Моргейны приветствовало его жадно. Задвигалась в лад с ним, ощущая ритм пульсирующих токов земли вокруг.

И тут Моргейна испугалась… не хотелось бы ей забеременеть, ее первые роды, когда на свет появился Гвидион, были такими тяжкими, что еще один ребенок наверняка просто убьет ее. Но не успела она заговорить, как незнакомец ласково закрыл ей рот ладонью, и молодая женщина поняла: он читает ее мысли.

– Этого не страшись, нежная леди, пора нынче неподходящая… ныне – время для наслаждения, а не для созревания, – тихо проговорил он, и она отдалась ему, и да, чело его и впрямь венчали рога, вновь возлежала она с Королем-Оленем, и в лесу повсюду вокруг них падали звезды, – или это просто-напросто жуки-светлячки?

Как-то раз она блуждала по лесу вместе с девушками, и набрела на озерцо, и склонилась над ним, и вгляделась внимательнее: из воды на нее глядело лицо Вивианы. Волосы ее припорошила седина – ох, сколько же в них белых прядей! – да и морщин заметно прибавилось. Губы ее зашевелились; она словно звала кого-то.» Сколько же я здесь пробыла? – гадала про себя Моргейна. – Наверное, дня четыре, а то и пять; может быть, даже неделю. Мне давно пора в путь. Хозяйка обещала, что кто-нибудь проводит меня до берегов Авалона…»

Молодая женщина отправилась к королеве и сказала, что ей пора. Но ведь уже стемнело… выехать успеется и завтра.

А в следующий раз в воде увидела она Артура, и стекающиеся к нему войска… Гвенвифар казалась усталой и заметно постаревшей; она взяла Ланселета за руку, тот попрощался с супругами и поцеловал ее в губы.» Да уж, – с горечью думала Моргейна, – в такие игры он играть куда как горазд. Гвенвифар они, видно, по нраву: так вся любовь его и преданность принадлежат ей, а честью поступаться вроде бы незачем…» Однако прогнать и эти образы Моргейне труда не составило.

Но вот однажды ночью она вдруг проснулась от пронзительного крика, и на мгновение Моргейне померещилось, будто стоит она на Холме, в центре каменного круга, и внемлет леденящему воплю, что звенит между мирами… этот голос слышала она лишь однажды с тех пор, как повзрослела – этот хриплый, резкий голос, за годы безмолвия утративший всякую выразительность, – голос Враны, что нарушала молчание лишь в том случае, если Боги не смели доверить важное послание никому другому…