Эл Ибнейзер - Дар Менестреля

Мельсана тоже удивилась. Неужели менестрель знает этот обряд? И она почуствовала, что может ответить только одним способом, если не хочет проклинать себя всю оставшуюся жизнь. Она приподняла голову и глядя глаза в глаза, с дыханием касающимся губ Дастина прошептала:

— Пойду, господин, всюду и всегда, в горе и в радости, в Рай и в Ад, в царство живых и в царство мертвых, пока есть на свете Бог.

Дастин еще более удивился, поскольку она повторила слова той песни весьма близко к тому, что он слышал. В песне мужкой голос должен был принять клятву и Дастин почти пропел последние строчки, заменив лишь имя:

— Я принимаю твою клятву, Мельсана Леогонская, моя жена.

Она улыбнулась и спросила:

— Знаешь ли ты, что сейчас сказал?

— А что, — Дастин немного растерялся, подумав, не ляпнул ли он чего лишнего и слишком нахального насчет «жены». Мельсана же ласково запустила пальцы в его волосы и обьяснила:

— Этот обряд называется Йуро Этерис, он не просто заменяет брачный обряд по любой церемонии, но и связывает души мужчины и его женщины навечно, так что даже смерть неспособна их разлучить. А те, кто посмеет разлучить их…. лучше не быть на их месте…

— Так мы теперь…. - снова растерялся Дастин.

— Да, — рассмеялась Мельсана, — муж и жена перед Богом и людьми. И наследники Леогонского престола, если это тебя волнует.

Дастин судорожно сглотнул, потом бросил отчаянный взгляд на нее…

— Не надо так, Дастин. Я честно не знала, что ты сам не понимаешь, что ты говоришь. Извини, но теперь уже обратной дороги нет.

— Да, нет, любимая, — Дастин почувствовал как с души его упал огромный камень, — ты прекрасно сделала. Я просто мечтать не смел, что ты хочешь быть со мной. Он запустил руку в волосы женщины, приблизил свои губы к ее губам и прошептал:

— Я люблю тебя, Мельсана, и я счастлив, что ты стала моей женой.

А затем медленно и нежно поцеловал ее в губы и некоторое время они уже ни о чем не говорил. Затем Дастину пришла в голову мысль и он спросил:

— Погоди Мельсана, как ты сказала, «пока есть на свете Бог»? Можно ли считать, что это то же самое что «пока стоит мир».

— Если быть точным, это несколько дольше, чем пока стоит мир. Поскольку мир когда-нибудь рухнет, а Бог останется. А почему ты спросил?

— Да так, удивительно, Онтеро поминал что-то в своих пророчествах о мужчине и женщине, которые соединятся «пока стоит мир»

— Ну это похоже о нас, — улыбнулась она.

Глава 6

В грязной таверне на окраине Абаскила за длинным столом на лавках сидело человек пятнадцать, которых случайный посетитель мог принять за честных крестьян, приехавших из окрестных деревень на рынок. При более внимательном взгляде сия гипотеза начинала вызывать сомнения, и не случайно. Слишком уж воровские и злобные рожи были у сидевших, слишком уж нагло и многозначительно кривились они в усмешках, слишком уж у многих из них лица были отмечены шрамами, вид которых не наводил мыслей о пахоте земли, а скорее о кратких стычках на большой дороге. А кто сомневался, мог лишь краем уха прислушаться к их разговорам, если ему не жалко было рискнуть для этого жизнью.

— Я ж чего и говорю, — бубнил толстяк с черной шевелюрой и козлиной бородкой, — Сейчас в Леогонии кого хошь — голыми руками бери, хоть деревня, хоть город! У них там такая сейчас драка идет, что все друг друга боятся и на солдат все спишется. А Леогония — это тебе не Теренсия, так даже крестьяне жирком обрастают, а уж если какого бюргера поймать, но уж верные несколько монет на брата всегда можно взять!

— Да уж, — подхватил коренастый парень, — это тебе не Теренсия, где и пара монет на всех — удача. Я в Леогонии был, я — знаю. А девки там… Откормленные, ласковые, одно удовольствие!

— Да, верно говоришь. Нужно подаваться в Леогонию, правильно решили. Там мы себе столько денег нагребем… — вставил слово высокий сухой мужчина, выделявшийся среди остальных то ли выправкой, то ли более суровым, чем воровским видом, и до сих пор цедивший пиво из здоровой деревяной кружки. — А коль припрут, можно в наемники податься. Все одно — грабить, а если что, так вместе сподручнее, только тебе еще и платят за это. Да и не просто бандит, а солдат как-никак. Потом и для охраны наймут, и в стражу возьмут.

— Ты погоди нас в солдаты записывать, — вмешался парень, — еще чего взял, эту лямку тянуть! Нет уж, по мне так лучше, чем на большой дороге, ничего и не надо. А там сейчас поживиться есть чем. Это верно!

— Да, — подхватил снова сухой, — А насчет солдат ты это зря. Любой кошелек — твой, любая девка — твоя, а если кто брыкаться вздумал, только свистни, друзья по роте любому скопидому хоть с охраной, хоть без, так накостыляют, вмиг забудет за деньги держаться. А платят-то тоже неплохо! Эти бунтовщики против короля армию собирают, видать очень на нее расчитывают, та что не скупятся. И никаких тебе судей да стражи, поскольку ты сам себе стража и вроде даже не грабишь, а благородно служишь! Сейчас в Леогонии самое время…

— Так я что и говорю, — продолжал толстяк, — Закону там сейчас никакого, имеешь силу так и прав, хошь кошельки тряси, хошь девок тискай, а кто против — кистенем по башке и всего делов. Туда сейчас со всего Вильдара народ ползет поживиться, а мы что — рыжие? Когда такую богатую страну как Леогония грабят, ну это ж просто грех в стороне стоять!

Толпа наполняла площадь в ожидании долгожданного зрелища. Люди стояли плотной стеной, оживленно обсуждая предстоящую казнь колдуна, рассказывая всякие ужасы об осужденном и просто отвлекаясь от будничной жизни. Да зрелище и в самом деле ожидалось необычное. Конечно, в окрестностях несколько раз в год жгли ведьму-другую, но чтобы настоящего колдуна, да еще казнь, а не просто толпа собралась, не говоря уж о том, что и головы на публике не больно часто рубили. Так что толпа ожидала зрелища, терпеливо стараясь не упустить занятое место. Среди людей шныряли мальчишки, продававшие пироги, сласти и холодную воду. Бренсаль — городок не такой уж большой, такое событие — это почти как базарный день, а то и почище.

На высоком, почти в два человеческих роста, помосте, сколоченном за ночь плотниками, уже стояла плаха. На ней сидел палач и старательно, с удовольствием чистил большой, довольно жуткого вида меч. Мало кто стал бы использовать его в битве — слишко уж тяжел и неповортолив он был, но для этого дела большой повортливости и не нужно. Нужно чтоб опущенный опытной рукой, он прошел мышцы, кожу, кости, и вошел в дерево, надежно и с одного раза разделив осужденного на две независимые части. А для этого такая махина как раз даже и сподручнее. К тому же казнь — не столько устрашение, сколько развлечение для публики. Зрелище. Поглазеют, побазарят, посудачат, вроде ничего лучше и не стало, а глянь, и бунтовать меньше охоты. Поэтому декоративная сторона тут даже важнее самого дела, кабы не так, можно было б и в каком-нибудь подвале все сделать.