Андрей Смирнов - Чернокнижник

— Зачем его пригласили? — Мастер Проклятий с легким недоумением передернул плечами. — Какой от него толк?

— Это надо спрашивать не у меня, а у Айлиса Джельсальтара. Мне тоже кажется. что тут чересчур много лишнего народу. Слишком многие легко поверят в ту чушь, которую несет Осгьен. Слышишь? — Уилар качнул головой, обращая внимание соседа на невообразимый гвалт, по-прежнему стоявший в зале. — Эти кролики надеются, что если им удастся избавиться от волков, то после их благородного поступка охотники перестанут обращать на них внимание.

Сезат Сеот-ко кивнул, соглашаясь.

Гомон и гвалт между тем никак не прекращались.

В первых рядах едва не разгорелась драка между сторонниками Мерхольга ан Сорвейта и Осгьена ан Трейта. Едва-едва сумели их успокоить. Ясно обозначились две партии; партия войны обвиняла партию мира в трусости, тупости и клевете, а партия мира именовала своих оппонентов не иначе как «преступниками» и «человекоубийцами». Возникла заминка и с выступлениями — многие из тех, кто уже побывал на трибуне, теперь рвались на нее снова — опровергнуть или подтвердить слова Осгьена ан Трейта. Наконец на трибуну поднялся очередной оратор, но собравшиеся были слишком возбуждены и так и не дали ему сказать ни слова. Видя, что споры не прекращаются, неудачливый оратор безнадежно махнул рукой и сошел вниз.

— Наш выход, — неожиданно сказал Уилар. Эльга не успела ничего понять, как была уже на ногах, протискиваясь вслед за Уиларом через толпу, забившую проход к трибуне. Чернокнижник сжимал ее руку своими стальными пальцами, не оборачиваясь и, по видимости, нисколько не заботясь о том, идет ли она следом за ним на своих ногах или волочится по полу. Чтобы избегнуть последнего, Эльге приходилось прикладывать неимоверные усилия — толпа, каким-то чудом раздвигавшаяся перед Уиларом, так и норовила сомкнуться сразу за его спиной. Несколько раз Эльге казалось, что Уилар или оторвет ей руку, или попросту раздавит кости. К счастью, обошлось. Вот они у трибуны. Прочие ораторы, ожесточенно спорившие об очередности выступлении, как-то разом пропустили их вперед. «Чему я удивляюсь?.. — подумала Эльга, посмотрев в спину Уилару. — Хищник всегда остается хищником. Даже тогда, когда не собирается ни на кого нападать… Они это чувствуют, поэтому и уступают дорогу».

По пути она как-то не задумывалась, для чего Уилар потащил ее следом за собой, — и запаниковала, когда чернокнижник неожиданно обернулся, поднял ее и поставил на возвышение.

Ужас на лице Эльги был написан настолько ясно, что Уилар даже соизволил прокомментировать свои действия:

— Сейчас будешь говорить.

— Я??? — Эльга едва сумела выдавить из себя несколько звуков, — о… о чем…

— О чем хочешь. — Помолчав, Уилар добавил с присудим ему черным юмором:

— Желательно правду.

Он отвернулся, и Эльга поняла, что больше никаких указаний не последует. О чем говорить? Она не могла даже представить. Здесь собралось около двухсот человек, многие из которых были знатными и могущественными персонами. Что она может сказать им? Они не обращали на нее никакого внимания — спорили, пытаясь перекричать друг друга. Эльга беспомощно посмотрела на Уилара. Уж не хочет ли он, чтобы она каким-то образом прекратила весь этот бардак? Может быть, лучше сесть на место и подождать, пока они успокоятся?

Но чернокнижник так легко от своих затей не отступался. Нужно утихомирить толпу? Где трубач? Иди сюда и дуди в свою дудку, да погромче! Трубач мотает головой и косится на герцога — только приказу своего хозяина он будет подчиняться. Но герцог молчит, не выдает ни словом, ни жестом, что он поощряет или порицает самовольные действия Уилара Бергона. Тогда Уилар бесцеремонно отнимает у пажа трубу и трубит в нее сам — трубит от души, нисколько не заботясь о чистоте звука. Тем более что он все равно не умеет играть на трубе.

От пронзительного рева Эльга едва не оглохла. Над ошеломленным залом повисла тишина.

— Ну! — прошипел Уилар, бросив на Эльгу яростный взгляд.

— Я…

— Громче!

— Я… — Она сама удивилась своему голосу — необычно звонкому и громкому. — Я не… не знаю, что вам сказать. Наверное, я должна рассказать, что со мной было… Со мной тоже поступили… нехорошо… и с матушкой Марго… но я… я не хочу… не хочу никого обвинять. Я верю в Преблагого Джордайса. Я не хочу ни с кем воевать… Я прожила у матушки Марго почти год…

Она говорила сбивчиво и сумбурно, но, как ни странно, ее никто не прерывал. Она рассказала о своей жизни, о матушке Марго и шээлитском суде, о том, как Уилар Бергон спас ее от смерти… Вместе с тем она изо всех сил старалась дать им понять, что не хочет ни жаловаться, ни обвинять кого бы то ни было. Она пыталась сказать, что можно остаться верным Пресветлому даже тогда, когда все, казалось бы, восстает против веры. Кого она хотела в этом убедить — их, гордых и сильных, или себя саму?..

Когда она замолчала, не зная, что еще можно добавить, Уилар помог ей сойти вниз. В зале стояла тишина. Когда они стали возвращаться на свои места, на смену тишине снова пришел гомон и шум, но теперь отчетливо ощущалось, как изменились настроения среди собравшихся. Часть «партии мира» притихла, другая часть, состоявшая из наиболее рьяных сторонников Осгьена ан Трейта, утверждала, что Эльга, в сущности, призывала к тому же, что и Осгьен. Так оно и было, однако — общий эффект ее выступления был совершенно противоположным. Большинство тех, кто до сих пор сохранял нейтралитет или колебался, не зная, к какой из «партий» примкнуть — а таких в зале было немало, — склонились к «партии войны».

— Хороший ход, — сказал чернокнижнику Сезат Сеот-ко. Он снова перешел с хескалита, на котором говорили все присутствующие, на язык Верхнего Иэрмэза, который Эльга не знала и знать не могла. — Так вот для чего ты привел сюда эту девочку…

— Нет, — ответил Уилар на том же языке. — Но глупо было не воспользоваться случаем. Надеюсь, некоторые теперь всерьез задумаются: если даже такое безропотное ангелоподобное создание шээлиты не пощадили, то что же им самим светит в случае «очищения рядов» — как предлагает Осгьен?

Мастер Проклятий кивнул, соглашаясь. Эмоциональные реакции обычных людей он постигал лишь мысленно, нисколько им не сопереживая. В его собственной душе были совершенно иные ориентиры, сформировавшиеся после того, как в далекой юности в результате обучения и инициации добро и зло в его душе поменялись местами. Внешне Мастер Проклятий выглядел как обычный человек, но внутренне он не был им уже очень давно: выступление Эльги не вызвало в нем ничего, кроме, может быть, легкого желания подвергнуть ее нескольким простым пыткам вроде раздавливания костей или медленного сдирания кожи. Впрочем, такого рода страсти давно уже не владели им: после того как добро и зло поменялись местами, он убил и то и другое. Он семь раз убивал себя, прежде чем завершил обучение и стал Мастером Проклятий. Голоса побежденных страстей, если и раздавалась вдруг вновь в его сердце, уже никак не могли повлиять на его поступки. Зло, достигшее некой запредельной стадии, начинает во многом походить на добро. Сезат был очень вежливым человеком, а по пути на Лайфеклик даже спас жизнь какой-то убогой нищенке, заплатив трактирщику за еду для нее и ночлег.