Макс Далин - Слуги зла

— Я живой, — сказал я. — Живые рождаются, живут и умирают. Это правильно. А ты — ты живая?

— Я родилась вместе с этим миром, — ответила Государыня, и ее голос звучал, как серебряная флейта. — Именно это и называется Перворожденностью. Я пребуду вечно, а прах уйдет к праху. Жизнь — ничтожное превращение из пепла в пепел. Что это по сравнению со мной?

— Ты — одна? — спросил я. — Такая, Перворожденная — одна?

— Нас несколько, — сказала она, и я услышал холодный смешок в ее голосе. — Но для тебя я — одна. Зачем тебе несколько Государынь? Тебе, смертный, и тебе подобным нужна одна Госпожа.

— Зачем тебе люди? — спросил я, хотя уже почти знал ответ.

Она рассмеялась откровеннее — смехом, ледяным, как январский ветер.

— Меня восхищает красота, — пояснила она. — А люди могут ее создавать. К сожалению, творить способны лишь смертные существа, то есть существа, обладающие душой. Я не могу творить. Я могу лишь упорядочивать сотворенное. Пуща — это не лес, Пуща — это гармония и порядок.

— Пуща — это морок, — возразил я.

— Пуща — это греза, — возразила она. — Это одно из дивных мест, где я собираю выдающиеся души и с их помощью концентрирую красоту. Низменность жизни нарушает гармонию. Живые существа, существующие во времени, пачкают, питаются, старятся, умирают. Я останавливаю время — и все вокруг становится возвышенным. Разве это не прекрасно? Люди постепенно понимают всю прелесть идеального существования, — продолжала она мечтательно. — Пройдет не так уж много времени, и время во всем мире остановится навсегда. Люди помогут мне в этом, а за помощь получат вечную юность, красоту и покой.

«Этому никогда не бывать», — подумал я, против воли сжимая кулаки, и спросил:

— Почему твои солдаты воюют с орками… с ирчами?

— Именно ты мог бы и не спрашивать об этом, — в ее голосе впервые прозвучал гнев. — Ирчи привязаны к самому низменному, они чрезмерно любят жизнь во всей ее мерзости. Они презирают идеальное, отвергают мечты. Им недоступно само понятие гармонии.

— У них есть души!

— На что мне их души! Их души, так же, как души некоторых людей, интересны только им самим. Они не могут принять мое совершенство. Они не стремятся к абсолюту. Подобные твари вообще не имеют права жить. Вдобавок они воры.

— Воры?!

— О чем ты, Дэни?! Посмотри, что эти твари сделали с тобой! Я дала тебе вечную жизнь, вечную юность, абсолютную красоту, душевный покой, цель, идеал — и ты отдал все это за сомнительную радость животного существования…

— За свободу, — поправил я.

— За свободу убивать, пока не убьют тебя?

— За свободу выбирать себе идеалы, пути и все остальное самостоятельно.

— Ты думаешь, — спросила она с безмерным презрением, — человек способен не ошибиться в выборе?

— В выборе любить, кого захочу! — отчеканил я. Кажется, это прозвучало глуповато, но я не знал, как высказаться иначе. Государыня рассмеялась:

— Твари из пещер более достойны любви, чем я?

— Да! — крикнул я. — Они живые, а ты — нет! Они все понимают, и, я надеюсь, поймут и люди!

— Это смешно, — надменно произнесла королева Маб. — Вечная юность, вечная красота и вечный душевный покой — это любимые мечты людей. Я им это даю. Чем ты это заменишь?

Я замолчал. Я не знал. Я снова чувствовал абсолютную человеческую беспомощность. И тут тяжелая горячая ладонь легла на мое плечо — я вспомнил, что не одинок в этом месте сплошной красоты и сплошной лжи.

— Пойдем, Эльф, — сказал Паук. — Спорить с нею нельзя. Все это обман, но мы ей ничего не объясним. Чтобы понять, нужна душа, так что просто пошли отсюда. Она нас не остановит. Ты с ней уже справился.

— Вас остановят мои воины, — пригрозила Государыня, и ее голос дрогнул от гнева. — Ты не смеешь говорить в моем присутствии, тварь.

— Воины — это да, — усмехнулся Паук. — Воины — это конечно. Людей ты можешь послать убивать. Или подыхать. Это тебе не впервой. А что ты можешь без людей? Мы с людьми — твари, конечно, смертные и убогие, но мы вот можем сами что-то изменить, а ты — нет.

— Это правда?! — спросил я, чувствуя, как кровь приливает к щекам. — Скажи, Государыня, это правда?!

Государыня промолчала. Мне показалось, что ее человеческая видимость потускнела, становясь похожей на тень. Я толкнул Паука плечом, и он ответил мне тем же.

Королева Маб повернула единорога и скрылась в зарослях иллюзорных цветов. Время возобновило свой бег. Я огляделся, чувствуя страшную, тяжело описуемую усталость.

Солнце все так же, золотыми потоками, лилось сквозь ветви мэллорнов на окровавленную дорожку. Мертвый рыцарь лежал у моих ног, и я содрогнулся от жалости к этому мальчику, отдавшему душу и жизнь за прекрасную грезу. Рядом с мертвецом беззвучно рыдал художник. Он показался мне не намного более живым, чем убитый рыцарь, но я не знал, как ему помочь.

Я обернулся. На песке валялись ветки, срезанные мечом; на ветках лежал еще один рыцарь, держась обеими руками за нож, торчащий из горла. Третий скорчился на почерневшей от крови траве. Из кустов виднелись ноги в эльфийских сапожках; красные капли смотрелись на безупречных листьях, как рубины на малахите…

— Эльф, — окликнул Паук. — Задира…

Шпилька сидела на земле, обнимая Задиру. Задира прижимал к груди ладони, но кровь текла сквозь пальцы. Он смотрел на нас с Пауком восхищенно и пытался ухмыльнуться.

Я сел на песок рядом с ними. Паук вытащил из торбы банку с бальзамом и кусок холста.

— Вы ее сделали, — проронил Задира сипло. — Мы с ней еще разберемся. Знаете, парни, когда договоримся с людьми насчет войны… — и закашлялся.

— Заткнись, а? — сказал Паук, расстегивая его куртку. Меч прошел ниже стальной пластины, под ребра, справа. — Притягиваешь ты эльфийское оружие, что ли…

Потом он и Шпилька обрабатывали рану, а Задира пытался описывать наши будущие победы. Я вытирал кровь с его губ и пот со лба, и думал, что вся эта лучезарная фальшивая прелесть не стоит, в сущности, одной-единственной настоящей жизни…

Задира твердил, что он может сам, что он пойдет сам, что он — урук-хай и ему все нипочем, а мы с Пауком тащили его до границы Пущи и через ручей, который был для нас по-настоящему кровавым. Шпилька с метательными ножами наготове прикрывала нас, но никто не попытался нас преследовать.

Потрясающая красота Пущи казалась нам тряпичными цветами на фоне неба, намалеванного на холсте.

Когда мы шли мимо ясеней, убитых эланором, Задира сказал: «Ребята, остановитесь на минуточку — мне не отдышаться», — снова закашлялся, и кровь у него изо рта потекла струей…