Роман Афанасьев - Огнерожденный

– Пожар в борделе. – Сухо сказал Састион. – В деревенском.

Грендир коротко хохотнул, но его никто не поддержал. Зрелище было на редкость безрадостным. Оно не вселяло в сердца воспитанников ни надежду на скорую победу, ни уверенность в боеспособности Сальстанской армии. Фараху было вовсе не смешно, ему было грустно. И еще ему стало жаль Килраса. Тот спал с лица, и выглядел так, словно вместо праздничного пирога на серебряном блюде, ему подсунули кусок собачьего дерьма в глиняном горшке. В треснувшем глиняном горшке.

– Смотрите! – Грендир ткнул пальцем в ближайший фургон. – Они разворачиваются.

Обоз явно не собирался подходить к войскам. Напротив, фургоны развернулись и теперь двигались к дальнему концу долины, подальше от крепости.

Састион нахмурился, кивнул головой и скомандовал:

– Марш в фургон. Будем держаться обоза. Нечего тереться возле солдатни.

Обозники поступили мудро: они отъехали на соседний край долины и разбили свой лагерь там, подальше от солдат. Кто знает, как поведут себя эти бравые воины, когда рядом с ними окажутся фургоны с провиантом. Пусть лучше фургоны и солдат разделят расстояние – пусть и небольшое, символическое.

После увиденной картины, воспитанники тоже не горели желанием познакомиться поближе с солдатским бытом. Во всяком случае, большинство. Килрас, правда, порывался отправить к кострам, но Састион быстро его образумил, напомнив, как в армии старшие обращаются с молодыми. Килрас, конечно, был уже наслышан – как. И потому быстро сник.

Воспитатель перегнал фургон поближе к центру лагеря обозников и запретил воспитанником покидать его пределы.

Обозники устраивались на ночлег. Надобности в палатках не было, – фургоны служили хорошим убежищем от холода. Но костры все же решили развести. Тапаран – глава обоза, временно произведенный в чин сотника, – отрядил небольшой отряд за дровами. Воспитанники тоже внесли в это мероприятие посильную лепту: Састион отправил Килраса с дровосеками, чтобы тот размялся и немного остудил пыл.

К наступлению темноты лагерь был обустроен. Фургоны стояли ровными рядами, между ними разгорались костры. Промерзшее дерево горело неохотно, но куски угля, из оставшихся запасов, помогли им разгореться.

Састион решил не разводить костер около фургона. С наступление темноты он загнал воспитанников внутрь, поближе к печке, и провел очередной урок, словно ничего и не случилось. Но на этот раз воспитанники были рассеяны, и в тонкости урока вникали плохо. Их всех занимал один единственный вопрос: "что дальше?". Но на все вопросы Састион коротко отвечал – "завтра". Закончив урок, велел всем ложиться спать, а сам ушел к Тапарану.

Вернулся воспитатель поздно, ближе к полуночи. Воспитанники не спали, – не могли уснуть, ждали новостей. Но Састион ничего нового им не сказал. Выругал, за то, что не спят, и в сотый раз повторил, что все решиться завтра. И еще сказал, что Тапаран выставил часовых. Фарах так и не понял, чего глава обоза опасался больше – внезапного нападения северной орды, или ночного визита проголодавшихся солдат. Новость о часовых ничуть его не успокоила, напротив, из-за этого подмастерье долго не мог заснуть, ворочался с боку на бок, прислушиваясь к каждому шороху. Наконец, получив подзатыльник от разбуженного возней Састиона, успокоился и заснул.

4

Рано утром их разбудил зычный голос Тапарана. Глава обоза окликал Састиона, не решаясь влезть в фургон. Боялся, верно, что спросонья жрец может незваного визитера и огоньком побаловать.

Састион быстро поднялся, плеснул в лицо стылой водой из котелка, растолкал Килраса и выбрался на улицу. Фарах приподнялся на локте, с интересом прислушиваясь к разговору на улице. Слов он не разобрал, понял одно, – Тапаран сердится. Састион что-то отвечал, спокойно, не повышая голоса. Вскоре беседа прекратилась, жрец заглянул в фургон и крикнул:

– Фарах! Собирайся, пойдешь со мной. Васка, остаешься за старшего. Чтоб к нашему приходу навели тут порядок, разожгли костер и проветрили все вещи! Почистите одеяла снегом.

Сонный Васка откликнулся что, мол, все сделаем. Пока остальные воспитанники протирали глаза, Фарах не зевал. Он подхватил свой нож, с которым теперь не расставался, закутался в теплую шубу, и стрелой вылетел из душного фургона, не сбив с ног Састиона.

На улице было хорошо. Морозный воздух, пьянящий, словно молодое вино, моментально прогнал остатки сна. Подмастерье вздохнул, выгоняя из легких затхлый воздух, и осмотрелся, щурясь от яркого света. Ночью выпал снег. Он присыпал следы людей, осмелившихся потревожить долину, и теперь она снова выглядела нетронутым белым полем.

Около фургона стоял Тапаран. Рядом с ним мялись двое здоровых бородачей – Фарах опознал в них двух старших обозников. Похоже, намечался совет.

– Ну что вы как неживые, – буркнул Тапаран. – Сони.

– Пошли, – спокойно отозвался Састион. – Потом поворчишь.

Главный обозник сплюнул, и, повернувшись, решительно зашагал по белой скатерти снега в сторону солдатских палаток. Следом за ним двинулись старшие обозники. А уж за ними и Састион с Фарахом.

Шли долго. Снег оказался глубоким, и Тапаран шедший первым, иногда утопал в нем по пояс. Ругался страшно. Обозники, шедшие за ним, тоже не скупились на крепкое словцо. Састиону и Фараху, замыкавшим вереницу, было легче всех: обозники, шедшие первыми, прокладывали путь. По нему можно было спокойно идти, не опасаясь провалить в какую-нибудь яму.

Састион молчал. Фарах тоже. Он не осмеливался спрашивать воспитателя, почему тот позвал его с собой. Разглядывая медленно приближавшиеся палатки, подмастерье думал: неужели они идут на совет к королю? Вот это было бы здорово! Королевский походный совет… Фарах читал о таком. Кажется, даже есть специальный чин в армии, обладатель которого ответственен за устройство подобных советов. Но пес с ним, с чином. Посмотреть бы на Виля Весельчака! Но зачем воспитатель все же взял с собой воспитанника? И почему именно его, а не Сасима, например? На этот вопрос Фарах затруднялся ответить.

Когда они добрались до первого костра, – вокруг него грелись пятеро солдат, укутанные с ног до головы в разноцветное тряпье, – Састион повернулся к Фараху.

– Не разевай рта, – тихо сказал он. – Молчи. Твое дело – слушать. Не наши разговоры, а чужие. Потом расскажешь мне то, что я упустил. Понял?

Фарах кивнул. Понял. Чего тут не понять. Разве что, – почему для этого не позвали Грендира? Этот проныра всегда держит ушки на макушке. Он действительно смог бы услышать что-нибудь важное. Но Грендир перед королем – это немыслимо. Хотя, насчет собственной персоны Фарах тоже не питал иллюзий. Вряд ли его допустят на аудиенцию к монарху, это уже слишком. Скорее всего, его оставят на пороге.