Юлия Набокова - Требуется волшебница. (Трилогия)

Туда-то я и зашагала. Можно, конечно, было бы дождаться вечера и поговорить с пастушком в деревне, но я надеялась, что мне удастся услышать его игру вдали от посторонних ушей и составить о нем свое собственное мнение. Что-что, а слова Маруши мне доверия не внушали.

Пастуха я нашла по тихому дребезжанию дудочки, доносившемуся из-за широких спин коров. Назвать это игрой было весьма сложно.

Нечто подобное я извлекала из игрушечной дуды, будучи четырех лет от роду. Когда гости засиживались и никакие уловки уже не действовали, мама прибегала к верному способу — с умилением объявляла, что у дочурки открылись невероятные музыкальные таланты, и предлагала послушать мое выступление. Под одобрительным взором родительницы я притаскивала орудие звуковых пыток на кухню и начинала трындеть во всю мощь своих недоразвитых легких. Мало кто из гостей выдерживал больше пяти минут. Глядя на то, как мама искренне восторгается гениальностью дочурки, посетители предпочитали делать ноги из этого дурдома. Поэтому поверить в то, что автор этой бездарной какофонии некогда сочинял прекрасные мелодии, было весьма сложно.

Обойдя стадо стороной, я увидела светловолосую макушку, торчащую из травы. Но, услышав звук шагов, смотритель буренок быстро убрал музыкальный инструмент в холщовую суму и попытался скрыть смущение за равнодушной миной. Но даже она не была способна испортить его прекрасные черты.

Пастушок выглядел ангелом, сошедшим с небес. Только где вы видели загорелого ангела? На смуглой коже глаза выглядели совсем синими, а губы, полные и красиво очерченные, так и притягивали к себе взор, рождая самые нескромные мысли. В мягкие, выгоревшие на солнце кудряшки, спускавшиеся до ушей, так и хотелось запустить руку. Такому юноше следует носить модные потертые джинсы, майку с хулиганской надписью и гордое звание секс-символа.

Отправьте его в XXI век, вручите микрофон и просто выведите на сцену — он даже может рот не открывать, все девчонки и так его будут.

— Привет! — поздоровалась я.

— Привет, — улыбнулся ангел, поднимаясь с примятой травы. — У тебя кто — бык или корова?

— А что, большая разница? — не удержалась я.

— Быки дороже, — пояснил он.

— Что за дискриминация? — возмутилась я. — Корова дает молоко и телят, а бык в основном бездействует — и нате, он еще и дороже!

— Быки агрессивнее, за ними глаз да глаз нужен, — со смешком пояснил он. — Так кто у тебя?

— У меня кобыла, — призналась я. — Но ее пасти не надо.

— Тогда что ты здесь делаешь?

— Мне рассказали, что ты чудесно играешь. Хочу тебя послушать.

— Играл, — жестко поправил он. — Больше я этим не занимаюсь.

— Но почему?

— Не могу и все. Разучился. — Ангел опустился на траву, давая мне понять, что разговор окончен.

А вот и нет! Я присела рядом.

— Я волшебница и хочу тебе помочь. Нельзя же просто так разучиться играть и сочинять музыку.

— А вот я разучился, — глухо произнес пастушок и поднял на меня свои бархатные синие глаза. — И чем ты мне можешь помочь?

— Я хочу найти того, кто это сделал с тобой.

— Украл мой талант? — горько усмехнулся он. — Да брось. Так не бывает.

«Так не бывает! — то же самое твердил мне и мой разум. — Ты где-нибудь слышала про такое колдовство?»

— Где ты слышала про такое колдовство? — вторил ему пастух. — Я, конечно, в этом мало разбираюсь. Но знаю, что магией можно внушить любовь, можно исцелить болезнь, можно заговорить урожай... Но разучить играть — это вряд ли. Да и кому это надо? Разве моя музыка кому-то мешала?

— Я не знаю, — призналась я. — Но хочу это выяснить. Когда это случилось с тобой — ты встречал кого-то из чужаков? Или, может, отлучался из села?

— Я ездил навестить сестру. Она в замке у Гуглов работает поварихой.

— И там ты играл?

— Да, сестра попросила сыграть для слуг во дворе. Это услышала молодая госпожа и попросила меня поиграть во время ужина. Так глупо получилось — я им играю о весне и о солнце, о любви и о разлуке, я всю душу в музыку вкладываю — а они едят и довольно причмокивают. Во мне тогда словно оборвалось что-то, доиграл уже скверно. С тех пор как дудочку к губам поднесу — так передо мной жующие физиономии появляются... И играть не могу, как прежде, — вздохнул пастушок.

Я поднялась с травы и собралась распрощаться.

— Уже уходишь? — удивился он. — Но я же еще ничего не рассказал про Севиллу.

Теперь настал мой черед удивляться:

— Про пропавшую волшебницу?

— А ты разве не за этим приходила?

— Так ты что-то знаешь?

— Ну в общем, я кое-что видел... Севилла живет отшельницей в лесу, травки всякие собирает, людей лечит, скотину — на этом ее познания в магии и заканчиваются. Поэтому я и не удивился, что в Двойное полнолуние она решила дома остаться — толку-то от нее в борьбе с нежитью никакого! И надо ж было такому приключиться, что именно в это время корова моя захворала. Пришлось мне, вооружившись вилами, к Севилле сквозь лес пробираться. Страшно, конечно, ведь чего только не рассказывают о Двойном полнолунии! Но обошлось все вроде. Добрался до избушки ведуньи, только поляну осталось пересечь. Вдруг вижу — три лошади во дворе стоят, а из дома крики доносятся. Затаился я на опушке, а вскоре дверь распахнулась, и вышли оттуда три воина с мечами, и Севилла с ними — упирается, кричит. В общем, забрали они ее с собой и уехали, — закончил рассказ пастух.

Просто средневековый триллер какой-то. Зачем воинам похищать безвестную ведунью? Выкупа с нее не возьмешь, за ошибки в лечении спрос невелик — чем смогла, помогла, а дальше не взыщите. А если услуги ее спешно потребовались — так зачем похищать? За золотую монету она и сама бы согласилась.

— Никого из них не узнал? — уточнила я.

— Так темно же было.

Как я и думала, все концы в воду. Лиц никто не видел, пункт назначения неизвестен, мотивы преступления — тем более.

— А плащи с лошадьми у них, случаем, не черные были? — вспомнила я глюки пьяного свидетеля.

— Да кто их там разберет! Может, синие, может, зеленые. Ночью все плащи черные, а кони — серые, — пошутил пастух. — Хотя эти, пожалуй, были темнее.

У ворот дома меня уже поджидал староста. При виде него я невольно съежилась. Неужто разоблачил обман? Но на лице мужика сияла столь подобострастная улыбка, что я расправила плечи и с неудовольствием спросила: