Хромой кузнец (сборник) - Семёнова Мария Васильевна
– Первый раз вижу, чтобы Солнце чего-то не знало, – усмехнулся Перун. – Да уж не влюбился ли ты, брат?
Сказывают, Зоря и Даждьбог одновременно покраснели.
Кузнец Кий выправил на щите заклёпки, расшатанные прокудливым Змеем, и отдал Сварожичу сияющую золотую святыню:
– Володей, господине… Поди в Небо, Даждь-боже, освети и согрей! Стосковалась Земля, все живые твари заждались…
Белоснежные скакуны высекали искры копытами, грызли удила, просились в полёт.
Вот так снова взошло над Матерью Землёй прекрасное Солнце, поплыло в счастливом, заплаканном от радости Небе, зажгло в ещё грохочущих тучах сразу три семицветные дуги, три ликующие радуги. Вновь увидели его старцы, помнившие прежние времена; увидели даже те, кто давным-давно утверждал, что ослеп. Увидели молодые, родившиеся во мраке. И кое-кто – Волосово колено – недовольно сощурился, начал прикрывать руками глаза. А следом за Солнцем, непобедимая и босоногая, ступала Леля-Весна. Превращала последние залежи снега в лепечущие ручейки, освобождала лесные озёра и могучие широкие реки, окутывала зелёным туманом проснувшиеся леса. Всплывали из омутов Водяные с Русалками, выбегали на поляны шальные от радости Лешие с жёнами-лисунками и малыми лешачатами. Отколь ни возьмись, налетели крылатые девы, подруженьки-Вилы, помчались в синем просторе, благословляя поля. Видели Люди, как повеселевший Ярила торжественно вынес сверкающие ключи и отомкнул небесную высь, отпуская из ирия гусей, жаворонков, лебедей – всех и не перечтёшь. Звонче серебряных труб раздавались над миром их клики, прославляя вовеки бессмертную, неистребимую Жизнь.
Говорят, Киевичи столь полюбились Даждьбогу, что он уговорил их остаться и вместе странствовать в небесах, распрягать-запрягать, как сулились, белых коней. Зоря, чьи слёзы подняли его из могилы, стала ему любимой подругой, верной женой. Это её алая свадебная фата, её ласковая улыбка так красит небосклон поутру, когда Солнце отправляется в путь. А вечером, на берегу западного Океана, их ждёт в гости братец Светозор – румяный закат. И, должно быть, не врут, будто летом, в пору коротких ночей, брат с сестрою не разлучаются вовсе, или разлучаются ненадолго. Говорят также, все втроём они растопили снега Кромешного Мира, и души не самых лучших Людей, не удостоенные ирия, избавились от мучителя-мороза. В память об этом живые что ни год жгут огромные костры из соломы, обогревая умерших, а те посещают внуков и правнуков, рассказывая судьбу. Впрочем, немного мороза в Исподней Стране всё же осталось – у запертых Железных Гор, и там мёрзнут злодеи.
Перунич, чьё Посвящение скрепил удар отцовской секиры, отпросился бродить по Земле вдвоём со Светлёной. Бог Грозы подарил ему власть над всякой дышащей тварью, птицей и зверем, хищным волком и боязливой косулей. И до сих пор в безбрежных лесах встречают могучего тура – золотые рога, а на спине у него сидит юная женщина. Или сам Перунич незримо седлает свирепого серого волка и объезжает на нём дозором людские стада. И если при этом у волка сомкнута пасть, значит, до осени можно за бурушек не бояться.
Чернобог и Морана так и сидят заклёпанные в Железных Горах. Злые Люди, кому они пролили в душу достаточно яда, разыскивают по всему белому свету осколки ледяного зуба, надеясь сложить его воедино и освободить тёмных Богов. Сказывают, от добрых Людей зависит, удастся ли им это. И надобно верить, что не удастся – ведь именно Люди, не кто-нибудь, однажды остановили беду. Смерть и холод с тех пор уже тысячи раз пытались вернуться, прогоняя птицу с гнезда, обрывая с деревьев золотые одежды, заваливая снегами леса. Но Люди всякий раз вовремя вспоминают Киевича с его жертвой и сообща помогают Солнцу воспрянуть: гасят прежний и возгнетают новый, не знавший скверны Огонь, жгут на том Огне корявое, изогнутое полено-бадняк, похожее на летучего Змея, а пепел дают выпить скоту, чтоб лучше водился. А потом кто-нибудь рядится седым воином, подвязывает рыжую бороду и водит по деревне медведя – покорного, на поводке. И вот опять приходит весна, и дни делаются длиннее ночей, и чучело злобной Мораны под весёлые прибаутки скоморохов сжигают на масленичных кострах, повергают в быструю реку. И наконец наступает великий праздник Самого Долгого Дня, когда Мать Лада сменяет Лелю в земных заботах, а Солнце заново правит свадьбу с верной подругой и умывается, готовя себя для любимой. Вот почему этот праздник ещё называют Купальским.
Так доныне сменяются в году времена. Гремят Перуновы грозы, сияет золотом многоплодная осень, распевает метельные песни зима. Только теперешние зимы очень мало похожи на ту, великую, что едва не выморила Людей. Стоит появиться в Небе Даждьбогу, и пышные шубы сугробов переливаются на все лады, отделанные серебром и зёрнами хрусталя. Красива зима и приносит с собой не только печаль. Говорят, с наступлением Нового Года, когда Солнце поворачивает на лето, все грехи прощаются Людям, уходят вместе с минувшим годом, вместе со старым Огнём. И если когда-нибудь Люди оставят злобу и жадность, заткнут уши перед нашёптываниями тёмных Богов и их посланцев – зима не наступит, а Чернобог и Морана навек перестанут скрестись в Железных Горах, в заклёпанной крысиной норе. Наверное, Солнце тогда станет ярче, а Перун снимет с секиры и выбросит стальное лезвие, способное убивать: больше не пригодится!
…А что же Кий со своею доброй кузнечихой? Он не просил для себя никаких наград у Бога Грозы, не просил и жизни подольше, но до сих пор никто не слыхал, чтобы он умер. Наверное, так и живёт на священной Русской Земле, куёт своим молотом что-нибудь Людям на славу и на добро. У такого, как он, всегда найдутся дела, такому даже и бессмертие не наскучит.
Ведун
1
Был у меня конь, но коня я потерял. И кой день уже шёл через леса пеш. Щит висел у меня за спиной, а кольчуга и шлем – у пояса, в кожаной сумке. Кого другого эта ноша утомила бы, я же шагал легко. Я к ней привык.
Я шёл древней гарью, давным-давно заросшей отборными кремлёвыми соснами. В таком бору не встретишь слабого дерева, но один великан возвышался даже над ними, словно могучий гридень в стайке мальчишек Я разглядел его с дальней прогалины и долго шёл к нему лесом. И тёмная вершина плыла впереди, медленно приближаясь ко мне. Но потом я вышел на открытое место и увидел сосну, как человека – во весь рост. Голову великана венчала косматая шапка, но нижние сучья были мертвы и торчали в стороны, словно голые кости…
Я прикрыл глаза, и испепеляющий гнев Бога Огня взвился передо мной из давно остывшей золы. Я услышал почти наяву, как ревело ненасытное пламя, поглощавшее лес. Я увидел, как медведи и лоси бок о бок бежали от гибели – и не успевали спастись. А деревья – деревья не могли даже бежать…
А потом улёгся мертвенный пепел, и долго-долго не пролегало по нему ни единого живого следа. И стоял над потухшим кострищем одинокий, искалеченный, но всё-таки выживший исполин. Стоял, вздымая к небу обугленные кулаки. И плакал трудными медленными слезами. Не о себе. О высокорослых братьях, с которыми ему не выпало единой судьбы.
Теперь вокруг него шумела новая поросль. И дый из правнуков похвалялся силой и статью. И сам был уже дедом.
Я подошёл… Подножие сосны окружала оградка, и чьи-то руки вбили в неохватный ствол клыкастые челюсти вепря. Цветные лоскутки трепетали на ветвях ближних кустов. Висело даже вышитое полотенце с изображением Мáкоши – Матери Наполненных Коробов… Такие ткут в великой нужде. Дереву поклонялись.
Склонился перед ним и я. Снял шапку, коснулся пальцами травы и постоял так. Потом развязал котомку: там у меня лежало ещё немного еды. Пусть достанется птицам, свившим гнёзда на священных ветвях.
Зеленей, могучее древо! Стой под солнцем в угрюмой и горделивой красе, и пусть твой род никогда не переведётся на этой земле. Пусть больше не коснутся тебя ни огонь, ни топор, ни болезнь!.. Каково было тебе стоять одному и проклинать смерть за то, что не добила, – это я ведал слишком хорошо.
