Андрей Раевский - Начало Игры

— Конечно, всех.

— И убийцу, спешащего к своей жертве?

Станвирм не сразу нашёлся, что ответить.

— Надо обратиться к Богу с молитвой, чтобы он не оставил душу преступника своей милостью.

— Так надо, всё-таки, перевозить или нет? — с лёгкой иронией в голосе спросил Олкрин.

— Сердце подскажет, — смиренно ответил тот. — А что скажешь ты, учёный монах? — обратился он к Сфагаму.

Тот немного помолчал, расслабленным взглядом разглядывая придорожные кусты.

— Заяц перебежал нам дорогу. А ты его и не заметил.

— И всё?

— Пока что я скажу вот что. Ни добра, ни зла в мире не существует. Они привносятся в мир нашими оценками. А оценки эти ограничены человеческим умом и чувствами. Всё, что мы можем сказать о добре и зле, — это обозначить ими то, что мы переживаем здесь и сейчас. Самые мудрые способны прозреть ещё несколько звеньев цепи, но конец её всё равно скрыт от человека, а может быть, даже и от Бога. При этом один ли бог или их много — совершенно неважно.

А знаешь, почему определение добра и зла может быть скрыто и от божественного ума? Потому, что для бога всё это не существенно. Для него нет ни того, ни другого. И нет ему дела до того, чтобы разбираться в наших оценках и фантазиях. А если добро и зло действительно существуют в мире, значит, и они созданы Богом, и, борясь с мировым злом, вы пытаетесь исправить установленное богом устройство мира. Это уже никакое не служение. Да и как ты представляешь себе мир без зла? Как монету с одной стороной? И что будет делать добро без своей противоположности?

Ваше стремление к спасению души и блаженству ничуть не менее корыстно, чем любые земные вожделения, которые вы так порицаете. Разница лишь в том, что оно просто переносится за грань земного бытия. Что же до того, что природа человека двойственна, то с этим я спорить не стану. Вот только из чего следует, что надо преодолевать и выдавливать из себя её животную половину? Опять хотите исправить богову работу? Да и так ли уж плоха наша телесная природа? Или, может быть, бог не ведал, что делал? Что низменного в животной природе? Разве животные совершают зло? И не есть ли животные в таком случае наилучшие праведники, действующие по велению сердца, не искушая себя вопросами и сомнениями? И разве человек хоть чем-нибудь похож на животных в своих пороках и слабостях? Может быть, их источник в природе самого человеческого духа, а не тела?

Ты говоришь, человек не должен быть рабом земных привязанностей. Я полагаю, что человек не должен быть ничьим рабом. Ни своего тела, ни вознесённого на небеса бога. Но стремление к свободе — тяжкое бремя, и я не вменяю это в обязанность каждому. Ты готов броситься в бой за искоренение мирового зла, а сам не можешь разобраться в простейшей ситуации, которую, кстати, сам же и придумал, и сваливаешь ответственность за выбор на сердце, которое ещё неизвестно кого слушает.

Я понимаю, чему служит ваше самоограничение и вера в единого бога. Вы хотите, чтобы человек не растрачивал свои духовные силы, а собрал бы их в единый луч и устремил их в небеса, для воссоединения с вашим добрым богом. Похоже, это найдёт отклик в душах многих людей. Но вот что выйдет из ваших попыток переделать мир — это большой вопрос. И я пока об этом говорить не буду.

А вообще— то, ты хороший парень и мне тебя жаль, потому что, борясь с мировым злом, ты сам наделаешь уйму зла и, в конце концов, нарвёшься на большие неприятности.

— Я не боюсь. Одна из главных заповедей Пророка — «Не бойся».

Некоторое время путники двигались молча. Тучи стали рассеиваться, и солнечные блики заиграли на бронзовых бляхах конской сбруи, на белом балахоне Олкрина, и расцветили золотистыми пятнами аскетично-серое одеяние Станвирма. Глянув на небо, последователь Пророка откинул с головы капюшон, повернул голову направо к своему главному собеседнику и тут же зажмурился. В глаза ему брызнул яркий солнечный зайчик, отскочивший от рукоятки меча, по которой он на миг скользнул. После дождя лес вновь наполнился птичьей разноголосицей. Двигаться стало легче, будто птицы передали путникам часть своей бодрости.

— Ты знаешь, почему монахи-отшельники прежних времён носили туфли с загнутыми вверх носами? — спросил Сфагам.

— Нет.

— Потому что они считали, что мир устроен настолько мудро, что в нём лучше ходить, даже не сдвигая лишний раз маленькие камушки. А ты хочешь, ни больше, не меньше, искоренить мировое зло.

— Это было давно. С тех пор мир изменился.

— Да… Всё изменилось и ничего не изменилось. Но довольно об этом.

— Вон видишь, деревня показалась. — Станвирм показал рукой вперёд. — Мы хотим заехать туда и поговорить с жителями. Вы с нами?

— Нам туда заезжать не обязательно. Нам самое время сейчас сделать остановку для наших упражнений. Дорога здесь одна, потом всё равно мы вас нагоним.

— Или вы нас, — добавил Олкрин, останавливая коня.

— Желаю удачи, — улыбнулся Сфагам, — крестьяне — народ тяжёлый. С ними говорить будет потруднее, чем с нами.

— Ты прав, — согласился Станвирм. — Сельские жители — рабы своей косности. Их не интересует ничего, что лежит за околицей их деревни, и власть неизменных природных сил над ними велика…

— И еда у них тяжёлая… — вставил Олкрин.

— …Но и они не устоят перед светом истинного учения, ибо сельские жители, в отличие от городских, в меньшей степени развращены злом. Удачи и вам!

Община двинулась в сторону деревни. Сфагам и Олкрин спешились.

— Разве уже пора заниматься? — спросил ученик.

— Самое время. Тебе надо успокоить свой дух. Ты весь открыт. Начни медитацию. Я буду с тобой.

Когда медитация Олкрина закончилась, ученик и учитель ещё долго сидели неподвижно напротив друг друга, не начиная разговора.

— Ты помнишь, — начал, наконец, Сфагам, твои занятия в Братстве прервались на ступени очищения духа.

— Да, учитель, я помню.

— Ты помнишь предварительные упражнения на успокоение мыслей и обретение внутреннего покоя. Сначала ты сидел в тёмной комнате, затем в яме, а затем в тесном кувшине на корточках.

— Как не помнить!

— Так вот, это ещё пустяки, по сравнению с тем, что тебе предстоит на пути постижения утончённого и сокровенного. Умом ты понимаешь, что твои навыки ничтожны, но внутри себя ты непроизвольно вскормил ложную самость, и она уже пытается диктовать тебе свою дурную волю. А дурная воля, как ты помнишь, волит против воли мирового закона. И ничем хорошим это не кончается. Эта дурная воля говорит тебе, что ты уже можешь опереться на свои уменья, которые в сравнении с навыками обычного мирского человека выглядят значительными и создают иллюзию свободы и уверенности. Восторг успеха — сладкий враг совершенства. Он раздувает ложную самость. Но самое опасное, что твой ум, хоть и мыслит правильно, но, не действуя совместно с волей, не в состоянии контролировать и обуздывать раздувание самости. Ты понимаешь меня?