Галина Львовна Романова - Легенда о Велесе

— Я достал его! Достал! — победно закричал Перун, толкая Ящера. — Смотри!

— Вижу!

— Скорей за ним, пока он не опомнился…

Всадник в долине так рванул на себя повод коня, что тот от боли забыл об ожогах. Пришпорив его, беглец наугад черканул ладонью по воздуху. Где-то в недрах земли родился зловещий гул, волной достиг поверхности, и бурый жеребец едва успел сесть на задние ноги — перед его мордой разверзлась пропасть. Она зияла как ужасная гниющая рана, края ее дрожали, словно на живом теле.

Перун вскинул меч — и целое облако искр устремилось вдогонку за беглецом.

— Его надо уничтожить! — вскипел он. — Видишь, что он делает?

— Не слепой! — рявкнул Ящер.

— Так чего ты ждешь, мешок с кишками? — Перун злился все больше и больше. — Неужели мы позволим ему уйти?

— Я не могу набрать скорости, — отрезал Ящер. Окинув взглядом ширину трещины, он примерился и перепрыгнул через нее. — Ты же видишь — стоит мне прибавить ходу, как что-то мешает… Я не могу на такой скорости оторваться от земли! А остановиться и спокойно изменить облик…

— Только не останавливаться! — рявкнул Перун, — Он успеет уйти!

— Ты сам все понял. У нас есть только один выход — взять его измором. Конь его вынослив не в пример прочим, но Велес слабее меня. Если он не применит чары и не наложит на своего коня заклятья, через два-три дня непрерывной погони его жеребец падет, и тогда…

Он нарочно замолчал, давая Перуну понять, что иного выхода у него нет. Зверь очень удивился, когда Сварожич согласился с ним. Но на самом деле у Ящера была своя тайная мысль — за два-три дня не только устанет и падет жеребец Велеса, сам Перун к концу погони станет иным, и тогда посмотрим, кто кого.

Словно связанные одной веревкой, два коня мчались к северо-западу, прочь от Пекленских гор. Расстояние между ними то сокращалось, то увеличивалось. Но погоня ни разу не потеряла следа своей жертвы.

Весна в тот год наступила необычно рано. Наутро после ночного пожара зарядил проливной дождь, продолжавшийся целых три дня, а едва он закончился, с южных полей и от низин потек туман. Он съел остатки снега, не уничтоженные дождем, и выглянула бурая, истомленная долгой зимой земля. Вскоре после этого опять зарядили дожди, но уже несколько дней, как прекратились и они. Земля успела подсохнуть под ласковым теплом солнца, и везде, где только можно, сквозь бурые комья прошлогодней травы и перепрелой листвы полезла молодая травка, и вскоре уже весело сверкали глазки первых весенних цветов. На деревьях набухали почки, с треском ломался на реках лед, кое-где начиналось половодье. С каждым днем становилось все теплее и теплее, и солнце все дольше задерживалось на небе, словно радуясь началу нового года. Мир старался поскорее уничтожить любые напоминания о зиме и той трагедии, что случилась в последние ее дни в замке патриарха Сварга.

Но Диву не радовало это великолепие природы. Не находя себе места, металась она по своим покоям. В день родов Диву перенесли в милые ее сердцу комнаты, где она жила до встречи с Перуном — в Девичью башню. Ни у кого не поднялась рука снова запереть женщину с новорожденным ребенком в темнице. Теперь вся башня от чердака до подвала принадлежала ей — как вскоре узнала Дива, Жива уехала отсюда несколько дней назад и не спешила возвращаться. Это огорчило женщину — Жива, пожалуй, сейчас была единственной, кого она хотела видеть.

Жена Перуна не считалась больше узницей — она могла выходить из комнат, и. никто при этом не следил, куда и зачем она отправилась. К ней то и дело заходили гости — чем-то помочь, рассказать о последних событиях в замке или просто посмотреть, как она постепенно приходит в себя. Стривер и Мера забегали каждый день и просиживали подолгу. Несколько раз приходили леди Лада и патриарх Сварг. Примчался как-то раз Смаргл — несколько минут молча оглядывал комнату, в которой жила жена его брата и, так и не сказав ничего серьезного, повернулся и ушел.

Диву сейчас все это только раздражало и беспричинно злило. Каждый новый день она встречала чуть ли не со слезами на глазах, а провожала с радостной мыслью, что он ушел и больше никогда не вернется. Ей все меньше хотелось жить, особенно когда она думала о будущем.

Боль от потери сыновей не утихала, а с каждым днем становилась все невыносимее. Ночами она подолгу лежала без сна, пряча лицо в мокрую от слез подушку, и, затаив дыхание, прислушивалась к шорохам ночи. Ей все казалось, что души умерших мальчиков летают над ней и окликают мать. В самый первый день, как только Дива набралась достаточно сил, чтобы выйти, она пришла на пепелище. Там уже убрали остатки кузни и собирались делать пристройку к Девичьей башне. Некоторое время Дива бродила среди куч строительного мусора в тщетной надежде найти что-то, принадлежавшее ее сыновьям, и только соединенные усилия Меры и Стривера заставили ее наконец-то покинуть пепелище.

Единственной ниточкой, удерживающей ее на свете, стал последний ребенок — девочка, родившаяся раньше срока в страшные часы смерти ее старших братьев. Малышка росла на удивление слабой и болезненной. Она даже не плакала, как все нормальные дети, а попискивала тихо и тонко, словно потерявшийся щенок. Глядя на ее сморщенное розовое личико, Дива всякий раз замирала от ужаса, представляя, что будет с ребенком, когда вернется Перун и узнает, кого на сей раз родила жена. У него, несомненно, не дрогнет рука умертвить и дочку, особенно такую, единственного оставшегося в живых ребенка. Малышка, как назло, родилась с черными волосами, и это пугало Диву, поскольку грива Велеса была черной. Перун ни за что не поверит словам жены, уже запятнавшей свою честь. Даже если не захочет, ему придется покарать ее еще раз, а большего, кажется, она не вынесет. Дива знала, что Перуна нет в замке — он уехал давно, в ту страшную ночь, когда еще не до конца догорела кузня, и не собирался говорить, когда вернется. Каждый день Дива с тревогой ждала его возвращения и радовалась, что он до сих пор еще не появляется. Она была готова молиться всем богам. Чтобы с ним случилось несчастье в дальней, земле и он остался бы там навсегда, убитый или сломленный чарами злого колдуна, превращенный в послушного раба, не смеющего даже подумать о севере и ожидающей его там жене. Как бы спокойно она жила без него одна, предаваясь горю.

Однако жизнь не стояла на месте. Мысли о возвращении мужа и той каре, которая, несомненно, ее ожидает, сводили Диву с ума. Она боялась доверить кому бы то ни было, даже самой себе, все те тайные мысли, что сжирали ее, и лишь одно становилось понятным — она должна что-то делать. И поскорее, пока еще есть время, пока она свободна и Перун, представлявшийся ей теперь чудовищем, не вернулся в замок.