Роман Афанасьев - Огнерожденный

Это было похоже на натянутую струну. На удар мечом. На порыв ветра. Это было похоже на все сразу. Краткое мгновение между двумя ударами сердца, когда мир замирает в томной неге, и время останавливает бег. В этот момент, краткий как взмах ресниц, и происходило это…

Когда на пальцах вспыхнул огонь, Фарах не почувствовал боли. Он заворожено уставился на пальцы, охваченные белым пламенем, ощущая, как оно бьется в такт сердцу. Пламя задрожало и потекло по ладони вниз, капая на пол фургона. Мир снова замер. Все молчали и просто смотрели на Фараха. И он тоже – смотрел. На пламя.

Когда задымился мешок с одеялами, подмастерье очнулся, тряхнул рукой и пламя исчезло. Тут же стало шумно, – Килрас бросился гасить начинающийся пожар, Грендир испугано шарахнулся в угол фургона, повалив восторженно вопящих братьев. Састион, отчаянно жестикулируя, разразился шипящими звуками, яростными и злыми. Он вскочил, оттолкнул Килраса, подхватил тлеющий мешок с одеялами и выбросил его из фургона. Потом быстро обнял ошеломленного Фараха, выпустил из объятий и тут же отвесил ему крепкий подзатыльник.

Когда все успокоились, друзья подвергли Фараха настоящему допросу, выпытывая, как ему удалось вызвать огонь. Тот пытался объяснить, но не смог. Это нельзя было рассказать словами, это надо было почувствовать.

Как ни странно, дальше дело пошло на лад. На следующий день Килрас тоже достучался до небес. Огонек получился небольшим, не больше пальца, но жарким. Састион, обретший к тому времени голос скупо похвалил воспитанника. Но Килрасу для полного счастья хватило и этого, – раньше на его долю доставались лишь упреки в нерадивости.

Сасим и Васка взяли упорством. На третий день занятий получилось и у них. Уязвленные тем, что Килрас и Фарах раньше них приобщились к таинствам боевой молитвы, братья занимались день и ночь и, наконец, добились результатов. Грендир стал последним, кому открылись секреты боевых молений. Ему никак не удавалось ухватить принцип концентрации внимания. Но, в конце концов, все же и он – после многочисленных объяснений и поучений – смог вызвать огонек.

Дальше обучение пошло быстрее. Освоив простейшее моление, ухватив саму суть краткого воззвания, воспитанники смогли понять и более сложные молитвы. Теперь, во время остановок, воздух вокруг фургона воспитанников расцветал огненными вспышками: шары, лучи, ленты и даже огненные стены – все у них получалось. Обозники, и раньше с опаской относящиеся к жрецам-недоучкам, боялись приближаться к фургону. Теперь за провиантом к ним ходил Састион – как старший.

Воспитатель был доволен больше всех. Похоже, он не рассчитывал на такой быстрый прогресс учеников. Састион часто потирал руки, и даже улыбался – совершенно искренне радуясь успехам воспитанников. Фарах подозревал, что они порядком удивили учителя, так быстро ухватив суть воззваний.

Конечно, сил у воспитанников было не так уж много, огненные шары летели недалеко, стены огня быстро гасли, но все же, все же… Это было большим достижением для тех, кто даже не прошел обряд посвящения в послушники. И Састион по праву наслаждался лаврами учителя, сумевшему за столь короткий срок получить такие впечатляющие результаты.

Сам Фарах был весьма доволен самим собой. Ему удалось почти невозможное, – он стал лучшим. Как ни старались остальные воспитанники, им было далеко до Фараха. Он схватывал все на лету, всем молитвы он творил быстро, без ошибок и осечек. После молитв подмастерье на удивление быстро восстанавливал силы и был готов сотворить несколько чудес подряд. Казалось, что у него был прирожденный талант, раскрывшийся только сейчас.

Састион удивленно качал головой, и не скупился, что странно, на похвалы. Однажды, когда они снова остались наедине – остальные воспитанники отправились "привязать скакуна" в ближайшие кусты – Састион вновь заговорил с учеником.

– Ну что же, – сказал он, – похоже, Эшмар не ошибся. Небеса слышат тебя. Очень хорошо слышат.

Фарах расправил плечи и с самым серьезным видом кивнул. Ему было приятно слышать эти слова, – они словно делали его старше и значимее. Как бы оправдывали все его предыдущие злоключения. Это было приятно.

Састион же склонил голову на бок, снова став похож на птицу. Он мазнул взглядом по фигуре Фараха, отвернулся к лесу, и добавил тихо-тихо, шепотом:

– Вот только не знаю, к добру ли это, или к худу.

Фарах в один миг свалился с небес на землю. Сжался в комок, чувствуя, как предательски екает сердце. На секунду ему показалось, что Састион все о нем знает. И о старом Тейрате, и о темных Жрецах… И даже о том, что Фарах родился в Хазирский Полдень.

Но Састион больше ничего не сказал. Отвел взгляд, словно никакого разговора и не было, и стал равнодушно рассматривать спины быков, кормившихся овсом из больших сумок, накинутых им на шею. Вскоре послышались голоса ребят и Фарах вздохнул с облегчением. Его опасения оказались напрасными, Састион ничего не знал о его прошлом. Или делал вид, что не знал. По любому выходило, что пока что Фараху нечего опасаться.

И все же, всю следующую неделю, он старался говорить поменьше, следя за тем, чтобы не сболтнуть чего лишнего. Он насторожено вслушивался в речи Састиона, – не скользнет ли где намек на то, что воспитатель знает его тайну. Или хотя бы тень намека… Но ничего такого он не заметил. И все же продолжал вести себя тихо – больше уже не надувался от гордости, и не давал друзьям ценные советы.

Примерно через две недели пути, погода окончательно испортилась. Сильно похолодало. Люди мерзли все сильнее, топливо экономили, так что путешественникам приходилось несладко. Но люди это люди, они умеют терпеть и надеяться, а вот животным было хуже. Быки пока чувствовали себя хорошо, но по обочинам, вдоль дороги, стали все чаще попадались трупы лошадей, заваленные снегом. Кавалерии впереди не было, но кое-где в обозе вместо быков в фургоны запрягли лошадей, крепких Таграмских скакунов привычных к тягловой работе. Шли они ходко, ели немного, и обоз поспевал за армией. Быки же шли медленно, их приходилось все время подгонять, поэтому они всегда плелись в хвосте. Раньше это казалось обидным, но теперь воспитанники радовались тому, что их быки хоть и не быстроходны, но зато выносливы.

Между тем холода все усиливались. Теперь уже и Састион порой передавал вожжи Фараху и подходил к печке – греться. Воспитанники же почти не отходили от изобретения кузнецов. Теперь одним молитвами мог согреться только воспитатель, но и он старался экономить силы. Фарах же на удивление стойко переносил холод. После стычки с Темными Жрецами, когда он всю ночь провел на улицах заснеженного Таграма, подмастерье стал почти нечувствителен к холоду. Это и удивляло и настораживало его. Но все же он почти не мерз, и, как ни странно, не болел. Даже вездесущий насморк, одолевавший всех воспитанников и даже Састиона, и тот обходил его стороной. Наставник, приметив устойчивость воспитанника к холоду, все чаще просил подменить его на козлах.