Ольга Смайлер - Тростниковая птичка

Уна гладила меня по руке, а в глазах её стояли слезы.

— Что же ты наделал, Сайгон, сынок… Что же ты наделал…. - голос у нее был грустный и усталый.

— Мама, я всего лишь женился, — попытался пошутить я.

— Нет, Сайгон, — мама не поддержала шутливый тон, — ты подписал смертельный приговор. Только я еще не знаю, кому из вас двоих. Наверное, мне, как любящей матери, стоило бы промолчать сейчас, чтобы ты жил дальше и был счастлив в неведении. Но я не смогу себе простить и буду чувствовать свою вину. Но и с этим я справилась бы. Хуже всего, что я знаю, что меня не простишь ты.

— Мама, о чем ты? — во мне поднималось беспокойство того рода, какое чувствуешь спиной ли, местом ли пониже оной, когда должно случится что-то непоправимое.

— Сай, что ты знаешь об обряде Благословения новобрачных?

Я пожал плечами — я не особенно интересовался обрядами, проводимыми после свадьбы. Что-то нам рассказывали в воинской школе, что-то я так или иначе читал, но… Все, что я знал о благословении — это то, что молодожены приходили в Храм. Мужчина с ритуальными дарами и выбранной женой куклой — благославницей оставался ждать на пороге, а женщину жрицы уводили в Храм. Кукла без лица символизировала смерть девушки, а таинство, проводимое в Храме — символизировало рождение женщины — матери. Когда мокрая, обнаженная и дрожащая новобрачная выбиралась из низкой и узкой, очень неудобной ритуальной калитки, имитируя прохождение родовых путей, обряд считался законченным. Жрицы забирали ритуальные дары, а обережную куклу уносили в специальное хранилище. Считалось, что она помогает при родах, при тяжелых болезнях матери и младенцев, а умершей женщине её благословницу клали в гроб. О том, что происходит в Храме женщины говорили чрезвычайно редко, и никогда — в присутствие мужчин. Умудреные же опытом мужья рассказывали, что большее беспокойство и выматывающее душу ожидание испытывали только во время родов у жены.

Все это я и пересказал Уне. Та покачала головой, мол — негусто, нахмурилась и несколько минут напряженно разглядывала свои сцепленные на коленях пальцы. А потом решилась.

История была простой, страшной и очень керимской. Такой простой и такой страшной, что всю правду о ней не знал ни Расмус, который был участником событий, ни уж тем более мой отец, который её спровоцировал. Уна с Расмусом отправились в Храм получать благословение через неделю после свадьбы. Обычно в Храм приходят в первые три дня цикла, начавшегося после свадьбы, но Уна была беременна, торопиться было некуда, а дом, который снял Расмус, был полупустым и голым. Вот мама с отчимом и обустраивались, заодно закупив все, что нужно для ритуала, и новой одежды Уне — из дома Эда она не взяла ничего. Правда, как выяснилось позже, сундучок с её украшениями Эд все-таки всучил Расмусу, но молодой семье тогда было не до драгоценностей. А по приезду оказалось, что прежнюю Младшую Дочь, сухонькую бабульку, что жила в тамошнем маленьком Храме, и которая благословила брак мамы и отчима, почему-то сменили на молоденькую девушку. Уне показалось, что та узнала её, но мама никогда не видела храмовницу раньше. Расмус остался на пороге Храма — на самом деле там есть весьма удобная ниша со скамьей, как раз на этот случай. Уна же последовала за юной жрицей в Храм. Они подошли к огромной, подавляющей статуе Праматери в центральном зале, и Уна почувствовала, как сжимается сердце в странной тревоге. Жрица велела ждать, сама скользнула куда-то вбок, вернулась и протянула чашу, которую держала двумя руками. Чашу надлежало выпить до дна, и Уна пила глоток за глотком под пристальным взглядом молодой храмовницы и давящим, неживым — Праматери.

Последнее, что она помнит — что в чаше осталась едва ли четверть. А потом внезапно — чернота, невыносимая боль и жар. Боль длилась и длилась, мама впадала в забытье и возвращалась обратно, к боли и темноте. Она слышала голоса, но не понимала ни слова, и больше всего мечтала умереть. Окончательно пришла в себя Уна только через неделю, в их с Расмусом доме. Отчим осунулся, сильно исхудал, и даже не смог порадоваться толком тому, что Уна открыла глаза — только улыбнулся скупо, но именно в тот момент мама поклялась, что сделает все, чтобы он был в этом браке счастлив. А потом в комнату заглянула такая же осунувшаяся и серая храмовница, и выставив Расмуса из спальни, доходчиво объяснила, что же произошло. Иномирский организм Уны выдал побочку на препарат для стимуляции рождаемости, который и коренными керимками переносился с большим трудом и осложнениями. Уна же едва не погибла сама и чуть не потеряла беременность, которую так старательно скрывала. Ей повезло, что жрица даже не успела толком начать ритуал. Младшая дочь Юстимия и Расмус боролись за жизнь Уны больше недели, а Юстимия, нарушив кучу внутренних предписаний Храма спасла ребенка. Тогда же Юстимия сказала Уне, что той повезло, и что будь она чуть больше землянкой — никакие ухищрения не спасли бы ее, даже если бы она не носила ребенка. Когда мама принялась благодарить жрицу, та лишь покачала головой, и сказала, что старалась не для неё. С этой загадочной фразой Юстимия, Младшая Дочь Храма поселка Кей-Хосров покинула дом Уны и Расмуса.

Через месяц родители переехали, и постарались обо всем забыть. Сестру Юстимию они снова увидели в Таншере почти два десятка лет спустя, и она была уже Старшей Дочерью родового храма Впрочем, и мама с Расмусом, и Старшая Дочь Юстимия старательно делали вид, что они не знакомы. Им всем так было проще.

— Иногда я ненавижу Кериму, — сказала Уна, — она, словно проказа, дотягивается и заражает унынием все светлое, что есть вокруг меня, высасывая из него радость и счастье. Наверное, я должна ненавидеть эту девочку, ради жизни которой ты должен умереть. Должна — но не могу, потому, что мне до сих пор иногда снится темнота и боль и я боюсь не проснуться, а еще потому, что если ты позволишь ей умереть — это будешь не ты.

— Я давно принял решение, — улыбнулся я матери, — она улетит, как только мы с её отцом сумеем это организовать. Как ты думаешь, много у меня времени?

Уна вздохнула:

— Это знают только она и храмовницы. С некоторых пор Храм предпочитает подстраховываться, а капля крови может рассказать многое. Если Вы не появитесь в Храме в первые два дня нового цикла — они придут за Соней сами.

И вглядевшись в мое расстроенное лицо, погладила меня по плечу:

— Ничего, сынок. Я узнаю это сама. Хоть в чем-то смогу помочь.

И вот теперь я лежал в неудобной позе, боясь пошевелиться — рядом со мной, устроившись щекой на моей руке и доверчиво прижавшись ко мне спиной, спала моя Птичка. А внутри вел обратный отсчет часовой механизм: тик-так, завтра — завтра — завтра. Нет, мама говорила что-то о том, что сроки могут сдвинуться, что женский организм — не процессор, и имеет право быть неточным. Но я слишком долго жил, чтобы разувериться в благосклонности праматери и теперь судорожно искал выход, и не находил ни одного. А потом Соня неожиданно вскинулась с громким криком, я метнулся её успокаивать, и все мысли высыпались из головы, как сушеный горох из дырявой коробки.