Крылья распахнуть! - Голотвина Ольга Владимировна

Филин, не замедляя бега, перемахнул высоченный бревенчатый частокол. Пролетел через двор, прыгнул к окну.

Человек долго возился бы с прочными ставнями, запертыми изнутри. Но для илва дерево было податливым и почти прозрачным. Он ласкающим движением пробежался по ставне, почувствовал слабое место меж древесными волокнами, вонзил туда когти. Рывок – и ставня вылетела наружу. Филин, стряхнув ее с когтей, метнулся в дыру.

Кубарем прокатился по полу, вскочил на ноги – оскаленный, с выпущенными когтями.

Капитана и Отца илв не заметил, а боцмана зажали в углу и пытались задушить трое – по виду люди, но мертвые же, мертвые! Уж мертвечину-то илв узнает издали! Тварям удалось повалить боцмана, и теперь страшный клубок тел ворочался на полу. Хаанс кряхтел от натуги, его противники молчали.

В комнате были еще люди, они в ужасе прижались к стене. Только одна женщина рискнула подойти ближе. С ножом в руках склонилась над борющимися. Но появление илва привело ее в ужас. Женщина взвизгнула, выронила нож, шарахнулась в сторону.

Илв, словно гигантский кот, прыгнул в гущу свалки, вцепился когтями в плечи одного из мертвецов.

Мертвец, оставив боцмана, легко поднялся во весь рост, словно у него на загривке и не сидел илв. Закинул назад длинные руки. Сорвал с себя илва, словно кошку, и отшвырнул прочь.

Илв ударился о стену, извернулся, вцепился в полку с посудой, повис на ней. Под тяжестью Филина вылетели из стены ржавые гвозди. Полка, посуда, илв – все обрушилось на голову дряхлой старушонке, что сидела на лавке и тянула заунывный мотив.

Мотив оборвался. Старуха скатилась на пол, как тряпичная кукла.

Филин заскулил от облегчения: иссяк поток страшной магии!

За окнами стихал, удаляясь, звук тяжелых шагов.

Боцман сбросил с себя двух мертвецов, словно мешки с песком, и, пошатываясь, поднялся на ноги. Твари, которые только что тянулись к его горлу, лежали неподвижно.

5

Хаанс окинул трапезную бешеным взглядом, как затравленный волк. Понял, что бой окончен. Обернулся к Филину, истово выдохнул:

– Как же ты вовремя, собачья твоя морда… ох, до чего же вовремя!

Затем нагнулся над горбуном и вновь взялся за рукоять ножа, торчавшего в груди покойника. На этот раз мертвая рука не двинулась, чтобы перехватить его запястье, и боцман, вытащив из раны нож, принялся резать веревки, опутывающие пленников.

Филин бдительно следил, чтобы никто из женщин не сунулся помешать Хаансу.

Первым боцман освободил Отца. Погонщик поднялся – и сразу сел на скамью: ноги не держали. Старика трясло. Пережитый ужас выходил из души говорливостью:

– И что за порядки в этом Хэддане? Я так понимаю, что если уж ты покойник, то лежи себе тихонько, в драку не лезь. Вот теперь какие приличные трупы, аккуратно так лежат, не дергаются… Ох, да это вроде как и не труп… Да чтоб я сдох! Это живой гаденыш мертвецом притворяется!

И действительно, юный Вилли, пытаясь спастись, лежал на полу, усердно изображая покойника.

– Живой, да? – откликнулся боцман. – Ничего, это ненадолго. Вот разрежу веревку на капитане – и прекращу это безобразие.

Женщины плакали, тихо причитали, жались к стене, словно искали защиты у бревен родного дома.

Только Берта метнулась к Вилли, упала рядом на колени, заслонила сына собой.

– Меня! – крикнула она. – Меня убивайте, не его!

– Вообще-то надо бы… – мрачно отозвался Бенц, поднимаясь на ноги. – Кто мне сзади по голове съездил, а?

– Я! Я ударила! С меня и спрос, а его пощадите… дитя малое, глупое…

– Дитя… – хмыкнул погонщик. – Сколько уже проезжих сгубило это дитя?

– Он не своей волей на разбой пошел! Ему отец велел! А отца вы убили – так не хватит ли с вас?

Бенц озадаченно приумолк. И правда, что делать с этим разбойным бабьем и с недобитым юнцом? Они тут все душегубы, спору нет, и смерти достойны. Но одно дело убить врага в драке, а другое – чинить расправу над причитающим стадом.

Сдать на суд властям?.. Какие власти в лесу, где их отыщешь?

Спалить ко всем демонам подворье – и пусть погорельцы бредут по лесу к ближайшей деревне, ищут там приюта? Это, пожалуй, самое верное… вот только детишек жаль. Разбойничье отродье, а все-таки…

Чтобы оттянуть решение, капитан спросил боцмана:

– А где та змеюка, что тебя в сарай выманила?

– Прячется где-то, – повел боцман широким плечом. – Я искать не стал.

– Не вертись! – строго сказал Отец, перевязывая боцману голову обрывком рубахи.

Женщины и дети притихли, понимая, что решается их участь. Вилли неподвижно лежал на полу, хоть его хитрость и была разгадана. Мать, стоя на коленях, все так же закрывала его собой.

Догадавшись, о чем размышляет капитан, Отец сказал тихонько:

– Герверт Альбинский как-то изрек: «Загнанная в угол крыса дерется с бесстрашием льва».

Дик прикусил губу. Погонщик прав! Это сейчас бабы верещат и бьют на жалость. И в драку они не лезли… это славно, что не лезли, не то бой мог бы кончиться иначе. Но если им придется спасать свои шкуры…

Бенц криво усмехнулся. Да, они втроем управятся с озверевшими женщинами. Но кто из небоходов поплатится жизнью за ненужную эту победу?

А старик так же тихо подбросил капитану еще одну мысль:

– Слыхал, сынок, как за окнами скрипел снег?

Дик поежился при воспоминании о тяжелых шагах за стеной.

– Мы в Хэддане, – задумчиво сказал Отец. – Конечно, и над этими землями власть Старших и Младших богов… а все-таки не хочется злить ту, что была здесь госпожой.

Боцман что-то одобрительно буркнул.

Бенц вздохнул, коснулся пальцами куртки в том месте, где на подкладке, у сердца, пришит был кожаный лоскут с изображением Риэли Насмешницы. Мысленно попросил прощения у божественной защитницы. И впрямь, незачем дразнить свергнутую богиню.

– До утра запрем всю свору вместе с их мертвецами и ляжем спать, – принял он решение. – Караулим по очереди, я первый. Утром уйдем. – И добавил без уверенности: – Если встретим какую-никакую стражу – расскажем про этот постоялый двор.

Нежеланные гости ушли на рассвете. Берта, выйдя за ворота, трижды плюнула на след их лыж и прошептала проклятие.

Слабое утешение. Хозяйка постоялого двора знала, что колдовская сила ушла со смертью старой Эрментруды…

Берта вернулась в дом, где другие женщины выли в голос, оплакивая покойников.

До сих пор они молчали. Сидели в темной комнатушке, прижавшись друг к другу, и сдерживали слезы, боясь разбудить недругов, что дрыхли за стеной. Молча терпел боль очнувшийся среди мертвецов Клаус – его притащили сюда вместе с трупами, и он всю ночь просидел в углу, закрыв ладонями разбитое лицо.

Молчали и утром, когда пришельцы шарили по сундукам в поисках одежды вместо своих разорванных рубах и набивали в кладовой сумы съестными припасами.

И лишь теперь, когда враги ушли, постоялый двор содрогнулся от воплей.

Берта, по лицу которой катились крупные слезы, накинулась на сыновей, обвиняя их в том, что они уцелели:

– Мужчины погибли – а вы, сосунки, живы! Берегли себя в драке, да? Ну, сберегли! На ком теперь семья держаться будет? На вас? Тоже мне опора! Гейнц на медведя хаживал! Курт ножом мог рысь прикончить! Мой брат, когда его дом горел, на столе стоял да потолочную балку держал, чтоб не рухнула на домочадцев, которые добро на двор вытаскивали! А вы, битые сопляки? Да вы вдвоем не стоите одного своего отца!

Парни хмуро отмалчивались.

Вошла угрюмая, бледная Вилда. Берта тут же перенесла свою ярость на нее:

– А ты, потаскуха, чем в сарае занималась? Разнежилась, да? Не смогла тому здоровяку по горлу ножом полоснуть?

– Ему полоснешь!.. – с непонятной гордостью ответила Вилда. – Ему, проклятому, полоснешь, как же!..