Последний выпуск - Наоми Новик
Я поняла, что это не просто гравировка. В буквы, врезанные в верхний слой бронзы, влили какое-то светящееся алхимическое вещество, так что надпись сияла изнутри. Впрочем, горела она не равномерно – свет двигался от слова к слову, от надписи к надписи, с той скоростью, с которой ты произносил заклинания. Это позволяло их регулярно обновлять, накладывая снова и снова. Отдельные заклинания даже были как-то синхронизированы – я не поняла, как именно, но одни начинались и заканчивались одновременно, а другие зажигались, когда потухали предыдущие. Это напоминало сложный хорал, в котором звучало одновременно несколько десятков голосов.
Меня это зачаровывало; казалось, я слышу, как звучат заклинания. Вскоре я поняла, что мне не мерещится – металл был усеян крошечными отверстиями, которые с первого взгляда представлялись чисто декоративными, и, когда я наклонилась пониже и всмотрелась, за ними мне удалось разглядеть какой-то механизм, который открывал и затворял каждое отверстие по отдельности. Когда оно открывалось, из него вырывалась тонкая струйка воздуха, а с ней отдельная буква или слог, и каждый звук соответствовал символу, который высвечивался в ту же секунду. Этот шепот едва слышался сквозь слабое, похожее на метроном, тиканье механизма, управлявшего отверстиями, сквозь шипение и бульканье жидкости, качаемой по трубам…
Я никогда в жизни, даже в школе, не видела ничего подобного. На скучных уроках истории нам рассказывали, что сэр Альфред убедил другие крупные анклавы строить школу постепенно – стоимость такой постройки, как вы догадываетесь, была колоссальной. Изначально он предложил возвести для детей отдельный анклав, но с очень прочными дверьми. После того как двери были созданы, он показал остальным уточненные планы; вероятно, коллеги-волшебники, посмотрев на дверь, согласились с остальным. Меня, здесь и сейчас, это не удивляло. Я провела в школе почти четыре года – не раз чудом избежав смерти – и до сих пор верила в то, что ворота Шоломанчи служили преградой любому злу, удерживали чудовищ за пределами школы и хранили нас всех.
Видимо, они и впрямь – более или менее – это проделывали. Не представляю себе, сколько злыдней пролезало бы в школу, не будь у нее надежных дверей. Шоломанча была приманкой, самой соблазнительной приманкой, какую можно представить. Столько нежных, полных маны юных волшебников, собранных со всего мира в одно место. Любой злыдень, прослышавший про школу, попытался бы в нее проникнуть. И некоторым это удавалось, даже несмотря на дверь. Время от времени очередная буква не загоралась, порыв воздуха не выходил из отверстия – очевидно, в огромной конструкции были какие-то слабые места, заклинания там на секунду сбивались, в защите возникали бреши, и целеустремленный злыдень мог пробраться внутрь. Все равно что выковырять расшатавшийся кирпич из крепостной стены. В самые первые годы в школу просочилось столько злыдней, что выпускной зал превратился в бойню. Ворота не были непроницаемы.
Но близко к тому. Поэтому, когда в прошлом году сработал очистительный механизм, Терпение и Стойкость сожрали уцелевших, а Орион прикончил злыдней, которые осмелились показаться на жилых этажах, зал опустел. Прекрасный момент, один необыкновенно удачный год – мы могли спуститься в зал и спокойно выйти. Первый класс в истории Шоломанчи, который пережил бы выпуск без единой жертвы.
А потом… потом злыдни вернутся. Каждый портал, который откроется, чтобы отправить одного из нас домой, пробьет брешь в школьной защите; взамен каждого ушедшего выпускника в школу проникнут два-три злыдня. Большинство притащатся в тот же день, вслед за свежепоступившими новичками. Галлюциногенные злыдни принесутся вместе с тревогой родителей о своем ребенке, ядовитые газы поднимутся по вентиляционным шахтам, аморфные твари протекут по трубам.
Рано или поздно, если Терпение или Стойкость не вернутся, новый чреворот просочится сквозь одну из брешей и гордо усядется у ворот. Очистительный механизм вновь сломается. Количество смертей, вероятно, вернется на прежний уровень к тому времени, когда нынешние новички станут выпускниками, ну или максимум через пару лет после того. Сударат, Чжэню и другим выпуск обойдется не так легко. И Аарону из Манчестера, который даром принес мне крошечную записку от мамы. Всем ребятам, которых я почти не знала или совсем не знала, с которыми была незнакома, которые еще даже не родились.
Вот что твердила мне школа. Она манила меня все дальше, предлагая одну каплю силы за другой, чтобы дать понять, что забота вовсе не бесполезна, что я могу позволить себе помогать друзьям, и их союзникам, и вообще всем одноклассникам. И вот, когда я одолела эту вершину, школа сообщила, что можно ни о ком не беспокоиться – теперь, когда способность заботиться развилась у меня до крайних пределов.
– Чего же ты хочешь? – поинтересовалась я, глядя на дверь.
Несомненно, Шоломанча не стремилась спасти один какой-то класс – или даже все четыре. Школа уже пожрала сотни тысяч детей за время своего безжалостного существования. Ни один небезразличный человек не вытерпел бы этого. Но школа не была человеком, она не отличалась добротой. Она не любила нас. Она просто старалась как следует выполнить свою задачу – и, пока она работала, мы непрерывно и неизбежно умирали. Три четверти каждого класса погибало. Школа хотела, чтобы мы увидели широко открытое, сияющее окно возможностей и…
– …Исправили тебя?
Больше ничего я не смогла придумать – но пути это не указало. Я обвела взглядом пустой зал; даже костей в нем не валялось.
– Но как?
Ответа не было. Никакого полезного совета я не получила. Только Моя Прелесть пискнула и ткнула меня носиком, предлагая вернуться.
– Я не понимаю! – крикнула я, стоя перед дверью.
Механизм продолжал безмятежно тикать – плод труда армии гениев, которые, располагая неограниченным количеством времени и маны, построили самое хитроумное и безопасное место на свете для своих детей, но этого оказалось недостаточно. Так чего же Шоломанча ждала от меня?
Моя Прелесть снова пискнула, уже сердито, и снова ткнула меня носом. Я с горечью ударила по левой створке кулаком и тут же пожалела об этом: створка слегка качнулась. Она не приоткрылась, лишь чуть заметно дрогнула
